— Абсолютно ничего, холодно ответил я, ибо теперь уже совершенно успокоился, голова у меня была ясная, и я чувствовал себя даже менее усталым, хотел только пожелать тебе спокойной ночи.
— Или же узнать мое мнение обо всем том, что ты наболтал сегодня Баттисте… Так вот, если хочешь, я тебе прямо скажу: все это было не только неуместно, но просто глупо.
Я взял стул, сел и спросил:
— Почему же?
— Не понимаю тебя, сказала она раздраженно, совершенно тебя не понимаю… Ты все время так держался за этот сценарий, а теперь вдруг заявляешь продюсеру, что работаешь только из-за денег, что работа тебе не нравится, что ты мечтаешь писать для театра и тому подобное… Но разве ты не понимаешь, что сегодня он тебе поддакивал из простой вежливости, а завтра вспомнит обо всем, что ты наговорил ему, и не захочет давать тебе другую работу? Неужели ты не способен понять такой простой вещи?
Итак, она же еще на меня нападала. И хотя я понимал, что она делает это, чтобы скрыть от меня другие, куда более беспокоящие ее мысли, я все же почувствовал в ее голосе искренние нотки, пусть даже эта искренность была для меня оскорбительной и унизительной. Я дал себе слово сохранять спокойствие, но, услышав, каким презрительным тоном она со мной разговаривает, невольно возмутился:
— Но это же правда. Эта работа мне совсем не по душе и никогда не была по душе… И вообще, с чего ты взяла, что я вечно буду этим заниматься?!
— Будешь, будешь, можешь не сомневаться. Никогда раньше она еще так глубоко не презирала меня. Я стиснул зубы и сделал усилие, чтобы сдержаться.
— Кто знает, может, и не буду, сказал я спокойно. Еще сегодня утром я готов был писать сценарий… Но в течение сегодняшнего дня произошло нечто такое, после чего, по всей вероятности, я завтра же объявлю Баттисте, что отказываюсь работать над сценарием.
Я произнес эту загадочную фразу с умыслом, охваченный почти мстительным чувством. Она так долго меня мучила, и теперь мне хотелось помучить ее, намекнув на то, что я увидел через окно, но не говоря ей об этом открыто и прямо. Она пристально на меня посмотрела, а потом спокойно спросила:
— Что же такое произошло?
— Многое.
— А именно?
Она настаивала и, казалось, искренне хотела, чтобы я начал обвинять ее, упрекать в неверности. Но я продолжал все так же уклончиво:
— Это имеет отношение к фильму… и касается лишь меня и Баттисты… Не стоит об этом говорить.
— Почему же ты не хочешь сказать, в чем дело?
— Потому что тебе это не интересно.
— Не хочешь говорить, не надо, только у тебя все равно не хватит духу отказаться от сценария. Ты его напишешь.
Я хорошенько не понял, прозвучало ли в этой фразе просто обычное презрение ко мне или же в ней сквозила еще и какая-то смутная надежда. Я осторожно спросил:
— Почему ты так думаешь?
— Да потому что я тебя знаю. Немного помолчав, она добавила, желая смягчить свои слова: Впрочем, со сценариями у тебя всегда так… Сколько раз ты мне заявлял, что не будешь писать то тот, то этот сценарий, а потом все-таки писал… Стоит тебе приступить к работе, все твои сомнения тотчас же исчезают.
— Да, но на этот раз затруднения кроются вовсе не в сценарии.
— А в чем же?
— Во мне самом.
— Что ты хочешь этим сказать?
'То, что тебя целовал Баттиста', хотелось мне ответить ей. Но я сдержался: мы никогда не были настолько откровенны, чтобы выяснять до конца наши отношения, всегда ограничивались намеками. Прежде чем выложить всю правду, нам надо было еще слишком многое сказать друг другу. Я наклонился вперед и серьезным тоном проговорил:
— Эмилия, ты же знаешь, в чем дело, я все сказал за столом. Просто я устал работать на других, мне хочется наконец поработать для себя.
— А кто тебе мешает?
— Ты, произнес я с пафосом, но, увидев, что она сделала протестующее движение, сразу же добавил: Конечно, не ты сама, а та роль, которую ты играешь в моей жизни… Не секрет, во что превратились наши отношения… лучше о них и не говорить… Но все же ты моя жена, и я в который раз это повторяю согласился на подобную работу прежде всего ради тебя… Если бы тебя не было, я бы на это не пошел… Короче говоря, тебе прекрасно известно, что у нас много долгов, мы должны выплатить уйму денег за квартиру, да и наша машина еще полностью не оплачена… Поэтому-то я и пишу сценарии… Однако теперь я хочу сделать тебе одно предложение…
— А именно?
Мне казалось, что я очень спокоен, рассуждаю очень здраво, очень разумно. В то же время какое-то еле уловимое неприятное чувство говорило мне, что мое спокойствие, моя рассудительность, моя разумность все это напускное и, хуже того, абсолютно нелепы. Ведь я видел Эмилию в объятиях Баттисты! Только одно это и было важно. Тем не менее я продолжал:
— Предложение, которое я хочу тебе сделать, следующее: ты сама решишь, писать мне этот сценарий или нет… Если ты не советуешь мне за него браться, то завтра же утром я сообщу Баттисте о своем отказе… и мы сразу уедем с Капри.
Она продолжала сидеть, опустив голову, казалось, погруженная в раздумье.
— Хитер ты все-таки, наконец сказала она.
— Почему?
— А потому, что, если ты впоследствии пожалеешь об этом, ты сможешь обвинить во всем меня.
— Да мне и в голову не придет говорить тебе что-нибудь подобное… Тем более что сейчас я сам прошу тебя принять решение.
Я видел, что она обдумывает ответ. И я понял, что ответ, который она мне даст, будет, безусловно, свидетельством ее чувств ко мне, каковы бы они ни были. Если она скажет, что я должен писать сценарий, значит, она меня и впрямь глубоко презирает, настолько, что, несмотря на создавшееся положение, считает возможным, чтобы я продолжал работу; если же ее ответ будет отрицательным, значит, она еще сохраняет ко мне некоторое уважение и не хочет, чтобы я работал под началом у ее любовника. Итак, в конечном счете передо мной вновь стоял все тот же вопрос: в самом ли деле она меня презирает и за что? Наконец она проговорила:
— Такие вещи нельзя решать за других.
— Но ведь я тебя об этом прошу.
— Запомни, ты сам настаивал, вдруг произнесла она неожиданно торжественным тоном.
— Хорошо, запомню.
— Так вот, я считаю, что, раз ты уже взял на себя обязательство, не стоит от него отказываться… Впрочем, ты ведь сам мне много раз говорил… это может рассердить Баттисту, и он никогда больше не даст тебе работы… Думаю, ты должен написать этот сценарий.
Значит, она мне советовала не оставлять работы над сценарием; значит, как я и предполагал, она испытывала ко мне самое глубокое презрение. Не веря своим ушам, я переспросил:
— Ты действительно так считаешь?
— Безусловно.
Я не сразу нашелся, что сказать. Потом, охваченный враждебным чувством, предупредил:
— Прекрасно… только не говори потом, что дала этот совет, так как поняла, что я, мол, сам хочу заняться этой работой… Как ты говорила, когда надо было заключить контракт… Я заявляю тебе со всей ясностью, что не желаю писать сценарий.
— Ох, как ты мне надоел! пренебрежительно проговорила она, вставая с постели и подходя к шкафу. Я дала тебе совет… А ты можешь поступать, как тебе угодно…
