Я продолжал курить, а когда она вернулась через несколько минут, сказал:
— Валентина, я говорю тебе совершенно серьезно, у меня нет больше денег… У меня осталось всего триста лир… и это все.
— Но у тебя есть деньги в банке… Что за жадность напала на тебя сегодня?
— Нет, жадность тут ни при чем, просто у меня ничего больше не осталось. Впрочем, вот — посмотри сама.
Я вынул из кармана банковскую книжку и показал ей. На этот раз она не говорила, что ничего в этом деле не смыслит и не просила оставить ее в покое.
Она поняла, что я говорю серьезно, и на лице ее выразился испуг. Посмотрев в книжку, она без сил опустилась на стул.
А я продолжал:
— Ты считала меня скупым, и чем больше я тратил, тем скупее тебе казался. Тогда я нарочно начал транжирить деньги… И я издержал все, что у меня было… Я забросил свою торговлю. И теперь все кончено. Больше у меня ничего нет, нам даже не на что купить себе еды. Но зато теперь ты не можешь сказать, что я скряга!
Тогда она начала плакать — кажется, не столько из-за денег, сколько потому, что поняла, наконец, что я разлюбил ее.
— Ты никогда не любил меня, — сказала она. — А теперь даже не хочешь меня кормить.
— Ничего не поделаешь! — отвечал я. — У меня нет денег.
— Я не могу оставаться с тобой… Я ухожу к маме.
— До свиданья!
Она ушла сначала в другую комнату, а потом вообще из моей жизни. С того утра я больше не видел ее.
Немного погодя я встал с кровати и тоже ушел из дому. Был солнечный день; я купил себе булку и съел ее прямо на набережной. Глядя, как течет река, я вдруг почувствовал себя счастливым и подумал, что эти два года супружеской жизни были всего лишь незначительным эпизодом. И когда я состарюсь, они, вероятно, будут вспоминаться мне не как два года, а как два коротких дня.
Я не спеша доел свою булку и напился воды из маленького фонтанчика. Потом я пошел к своему брату и попросил приютить меня, пока я не найду себе работу. И действительно, через несколько недель я устроился простым электромонтером.
Валентину, как я уже сказал, я больше никогда не встречал. Но знаете, какие слухи распускает она обо мне? Она говорит, что я страшный транжира, которого она не в силах была образумить, и поэтому ей пришлось уйти от меня.
Злополучный день
Бывает же так! Вот многие не верят в приметы, но я вам докажу, что они всегда сбываются. Какой был позавчера день? Вторник, тринадцатое. Что случилось утром, когда я еще сидел дома? Я искал в буфете хлеб и перевернул солонку: Кого я встретил на улице, как только вышел? Девушку-горбунью, с большим родимым пятном, поросшим волосами, на лице. Я всех знаю в нашем квартале, но ее ни разу не видел. А в гараже что получилось? Я прошел под лестницей рабочего, исправлявшего неоновую вывеску. Кто из механиков в гараже первым со мной заговорил? Ну как его? И называть-то не хочется всем известно, что он приносит несчастье своей кривой рожей и злыми глазами. Хватит этого? Так нет, вот вам еще одно впридачу — отправляясь на стоянку, я чуть не раздавил невесть откуда взявшуюся черную кошку, перебегавшую мне дорогу — еле успел затормозить. Скрип раздался дьявольский.
На стоянке, на площади Фламинио, у Витербосского вокзала, мне долго ждать не пришлось. Было часов семь утра; и вот ко мне подбегают вприпрыжку, словно танцуя тарантеллу, мужнина и женщина — сразу видно, что прямо из деревни. Мужчина — низенький, коренастый, в черных штанах, перевязанных на животе кушаком, в жилетке, в рубашке без воротничка. Лицо у него плоское, заросшее черной бородой; он косой: веко одного глаза опущено, другой глаз широко раскрыт. Женщина, должно быть его мать, одета, как цыганка, в черную юбку с черной шалью; лицо желтое, что твой самшит, все в морщинах, а в ушах золотые серьги. Нагружены словно ослы — свертки, пакеты с салатом, узелки с помидорами. Он, ни слова не говоря, протянул мне клочок бумаги, на нем какими-то порхающими буквами, похожими на ноты, был написан адрес: «Площадь Полларола» — это как раз у рынка Кампо деи Фьори. Женщина тем временем ловко нагружала своим добром мое такси. Я повернулся, посмотрел и говорю:
— Вы что, решили, что это овощной фургон?
Он ответил, не глядя, сквозь зубы:
— Товар все хороший… Поезжай быстрее, мы торопимся.
Я включил мотор и помчался. Вдруг, слышу, он говорит женщине:
— Смотри, куда ноги ставишь… Помидор раздавила.
Ну, думаю, извозят мне такси. А когда мы приехали на площадь Полларола, я обернулся и вижу, что тут и взаправду настоящий разгром: повсюду листья салата, земля, вода, раздавленные помидоры, да не один, а несколько. Я разъярился и спрашиваю:
— А кто мне заплатит за испорченную кожу на сиденье?
— Чепуха, — сказал он, вынул из кармана платок и вытер самые грязные места на сиденье.
Я просто зашипел от злости:
— Чего уж тут вытирать… Одного убытку на тысячу лир!
Он даже не слушает. Стал помогать своей товарке выгружать свертки, то и дело повторяя:
— Быстрее, быстрее… Клади сюда!
Я закричал ему:
— Черт возьми, мало того, что ты косой, ты к тому же еще и глухой?.. Я тебя спрашиваю: кто мне теперь заплатит за испорченную кожу?
Выйдя из терпения, он повернулся:
— Ты что, не видишь, что я разгружаю?
— Я хочу, чтобы ты возместил мне убытки!
Наконец он все выгрузил.
— Держи, — сказал он и сунул мне деньги, — бери и отправляйся.
— Ты что, спятил? Сколько ты даешь?
— Мало, что ли?
— Это за поездку, ладно… А убытки? Мы стояли лицом к лицу. Женщина спокойно и неподвижно ждала неподалеку со свертками. Он сказал:
— Сейчас я тебе заплачу.
Оглядев площадь, которая в этот час была пустынна, он сунул руку в карман. Ну, думаю, деньги вынимает. Но он вытащил складной пастушеский нож.
— А это видал?
Я отскочил; он закрыл нож и добавил:
— Значит, договорились?
Не помня себя от ярости, я опять сел за руль, включил мотор, сделал круг по площади и на большой скорости поехал прямо на женщину, стоявшую все время неподвижно рядом с овощами. Каким-то чудом она успела отскочить, а я наехал на всю эту груду, сделав из нее месиво. Он закричал и вскочил ко мне на подножку. Я отнял одну руку от баранки и ударил его по лицу с такой силой, что ему пришлось спрыгнуть; но я потерял управление и поехал прямо на стену. В конце концов мне все же удалось выправить машину и повернуть. На мосту Витторио я остановился и осмотрел машину. Одно крыло было поцарапано и помято. Это уже не просто грязь — тут и правда убытку на несколько тысяч лир. Хорошо же я начал, нечего сказать.
В самом скверном настроении, кляня на чем свет стоит и мужиков и деревню, я сделал еще пять
