не ускользнет от 'него'. С невыносимым чванством 'он' шипит: '- Эта явно ко мне'.
Флавия открывает дверь. В спальне зашторено окно и горит свет. Со вчерашнего дня здесь никто не убирал. Кровать разобрана, спертый воздух пропитан смешанным запахом сна и табачного дыма. Флавия оглядывается и снова хихикает: — Да тут совсем пусто. Только кровать и стул. Я на кровати, а ты на стуле. Или наоборот.
Не говоря ни слова, подхожу к окну и дергаю сначала за шнур занавески, а потом соломенной шторки. Окно, выходящее на север, заполняется ярким косым светом.
— Не люблю, когда много мебели, — объясняю я. — Да и вообще это жилище временное.
— Как это — временное? — Я проживу здесь год, не больше. Потом вернусь к жене.
— У тебя есть жена? — Жена и сын.
— А почему ты не живешь с ними? — Мы с женой полюбовно договорились, что некоторое время поживем раздельно. Мне нужно побыть одному, собраться с мыслями, понять, как жить дальше.
— Собраться с мыслями или поразвлечься? Вопрос, заданный с невинной, полуигривой издевкой, разрывается в воздухе, словно безобидный мыльный пузырь. Флавия подходит к окну, перебирает пальцами шнур занавески и начинает легонько вращать свинцовую гирьку-противовес. Я тоже встаю у окна напротив нее и спокойно отвечаю: — Собраться с мыслями.
Спокоен, разумеется, только я. 'Он' же так разошелся, что я машинально опускаю руку в карман халата, хватаю 'его' через шелковую ткань и разворачиваю вверх, прижимая к животу, чтобы 'он' как можно меньше выпирал. Флавия видит мой жест и запускает гирьку точно в направлении кармана: — Собраться с мыслями — так я тебе и поверила! Похабник — вот ты кто. А ну-ка, вынь руку из кармана.
Флавия говорит пронзительно-резким, агрессивным тоном. Пытаюсь возразить: — Но я… — Вынимай, вынимай руку, похабник несчастный.
Смирившись, вынимаю руку, в то время как этот наглец бубнит под сурдинку: '- Молодец Флавия! Правильно! Зачем меня прятать? Зачем прятать такую красоту?' Халат на мне чуть сдвинулся, но что я могу поделать, если между 'ним' и Флавией мгновенно установилось тайное соглашение, полностью сбросившее меня со счетов? Флавия облокотилась о стену, выставив вперед живот. Под тонким платьем выпирают острые когти таза; овальный лобок выдается рельефной припухлостью. Она смотрит на меня, скривив в усмешке тонкие губы, еще больше напоминая призрак или лошадь этим своим вытянутым, белым и веснушчатым лицом, обрамленным пышной гривой рыжих волос. Покачивая и вращая гирькой, Флавия спрашивает: — Вы с Маурицио друзья? — Конечно, друзья.
— А ты уверен, что ты ему друг? Бац! Гирька, отпущенная длинной, худой рукой, с завидной точностью попадает прямо по 'нему', с тыльной стороны. Чувствительный удар. Но от этого 'он' только раззадоривается.
— Да, уверен.
— А я вот совсем не уверена.
Бац! Новое попадание противовеса. Ликующим голоском 'он' отсчитывает: '- И-и два'.
— Почему ты так думаешь? — Потому что ты похабник.
— Это не ответ.
— Еще какой ответ! Похабник не может не предавать друзей, иначе какой же он похабник? — Да кто тебе такое сказал? — Что ты похабник? Это я говорю.
— Я никогда никого не предавал.
Бац! '- И-и три!' — возглашает 'он' вне себя от радости. На лице Флавии появляется добродушно- коварная улыбочка.
— Да ну? Не может быть! А что, интересно знать, ты выкинул позавчера во время собрания? Похабник, он и есть похабник.
— Да о чем ты вообще? — Ах, та-ак! Похабник не желает признаться в том, что он похабник! Бац! 'Он' продолжает отсчет: '-И-и четыре'.
В сердцах я восклицаю: — Послушай, перестань меня обзывать! И потом: оставь в покое эту игрушку! Флавия почему-то улыбается, к тому же снисходительно и понимающе, словно мое негодование кажется ей вполне справедливым.
— Сам перестань. Ведешь себя как жалкий пошляк. Неужели не чувствуешь? Между прочим, перед тобой дама, и будь добр относиться к ней с уважением. Где твое уважительное отношение к даме, а, похабник ты этакий? Бац! На радостях 'он' даже ошибается в счете: '- И-и семь!' Про себя я со злостью поправляю 'его': '- Не семь и не шесть, а всего только пять'.
— Короче, чего ты от меня хочешь? — Сознайся в том, что ты похабник.
Бац! Бац! Теперь это уже настоящий дуплет. 'Он' прямотаки из кожи вон лезет: '- Выпусти, выпусти меня на свободу. Пусть увидит, пусть ахнет от восторга, пусть насладится моей небывалой красотой!' — Что я должен для этого сделать? На сей раз Флавия не отвечает и даже не тюкает меня противовесом. Вместо этого она делает нетерпеливо-властный взмах рукой в сторону моего халата; мне непроизвольно приходит на ум церемония открытия памятника, когда некое официальное лицо делает знак сорвать с памятника покрывало. Стою не двигаясь, хотя 'он' уже вопит дурным голосом: '- Ну давай, давай, выпусти меня, предъяви!' Шагнув вперед, Флавия протягивает руку, дергает за пояс — узел тут же распускается, — приподнимает полу халата и распахивает его. Вертикальная полоса от ног до подбородка обозначает мою наготу. Но Флавии этого мало: она снова протягивает руку и увеличивает проем. Затем отходит назад и произносит сквозь зубы: — Вот доказательство того, что ты самый бесстыжий похабник на свете.
До чего же ей приятно обзывать меня этим словом! И с какой гипнотической жадностью заостряет она на 'нем' свои большие, водянистые глаза! А 'ему' только того и надо: вошел в раж, взвинтился под острым углом к животу и радрадехонек! Застыв на месте, я в который раз испытываю обескураживающее чувство, что Флавия оголила не меня, а лишь 'его'. Исключительно 'его'. Я не принимаю в этом ни малейшего участия, решительно ничего не значу и вообще настолько оробел, что пребываю где-то еще, неизвестно где. Все происходит, как обычно, между 'ним' и Флавией, только между ними двумя. Флавия продолжает вращать, наподобие волчка, противовес и неожиданно, возможно, сама того не желая, отпускает его. Противовес со свистом ударяет 'его' прямо по головке. Не удержавшись, Я вскрикиваю от боли.
— Ой, прости, я не нарочно, прости, пожалуйста, — искренне сожалеет Флавия и, подойдя ко мне, легонько касается 'его' кончиками длинных тонких пальцев. — Тебе больно, да? — осведомляется она ласковым, участливым голосом.
Утвердительно киваю. В то же время отмечаю про себя, что сказанное Флавией лишний раз подтверждает исключительные отношения между ними. Ведь не случайно она спросила: 'Тебе больно?', а не просто: 'Что, больно?' Уронив руку вдоль бедра, она по-прежнему не сводит с 'него' глаз, повторяя как бы про себя: — Какой же ты похабник! Теперь-то ты не станешь это отрицать! Таких, как ты, днем с огнем не сыскать. В жизни не встречала подобных похабников.
Кажется, будто Флавия говорит сама с собой. В действительности она обращается к 'нему'. К 'нему', а не ко мне. У меня снова возникает чувство, придающее мне некоторую уверенность, что отношения между 'ним' и Флавией полностью исключают мое участие и снимают с меня всякую ответственность. Отношения эти к тому же весьма загадочные, ибо, обычно такой словоохотливый, 'он' молчит как рыба; зато Флавия, как заводная, честит меня похабником, точно произнося некое заклинание. Внезапно меня осеняет: я вспоминаю бога Фасцинуса, на которого 'он' вечно ссылается во время наших псевдонаучных споров как на своего далекого предка. Все правильно, так оно и есть: 'он' — это бог Фасцинус, бог очарования, а Флавия просто-напросто зачарована 'им'. Теперь я понимаю, почему ни 'он', ни Флавия не говорят друг с другом. И с еще большим основанием ощущаю себя посторонним по отношению к ним. К сожалению, это ощущение отстраненности выражается в следующей довольно неосторожной реплике: — Я же просил не называть меня похабником. Похабник не я, а 'он'. И не надо 'его' дразнить! В запальчивости я совсем забываю, что раздвоение моей личности на меня и 'его' — строжайшая и ревностно хранимая ото всех тайна. Флавия моментально схватывает истинный смысл моих слов. Она отступает на шаг к окну и лукаво улыбается: — А кто это 'он'? Я смущенно молчу. В этот момент с меня непонятно как соскальзывает халат. Теперь я совсем голый — коренастый крепыш (огромный, разбухший член, то бишь 'он', голубчик, стоит дыбом) и сам себе напоминаю кряжистый пень, из которого торчит один-единственный толстый сучок. Флавия опять звонко хихикает на манер истеричной гимназистки: — Значит 'он' — это… 'он'? И ты говоришь о 'нем' как о самостоятельном существе? Пра-авильно. Готова поспорить, что у этого существа есть даже имя, не так ли?
