лучшем случае останутся в стороне. А вот прочие могли решиться и на кое-что похуже.
Темные, словно ободранные по краям, облака растянулись по небу, и только на юге степь серебрилась в изливающемся сверху свете Обруча. Бросив взгляд на томящихся в неуверенности людей, Эгар принял решение идти в бой.
— Если Уранну Серому есть что сказать мне, — громко провозгласил он, — пусть придет сюда и скажет это сам. Не дело, когда за него говорит дряхлый падальщик, слишком ленивый, чтобы добывать свое мясо так, как подобает мужчине. Я здесь, Полтар. — Он раскинул руки. — Давай зови его. Зови Уранна. Если я совершил святотатство, пусть он разверзнет небеса и поразит меня на месте. А если этого не случится, тогда, выходит, он отвернул от тебя ухо.
Словно шорох ветерка пронесся по толпе, но то не было негодованием оскорбленных в вере, а скорее изумлением зрителей, ставших свидетелями рискованного трюка уличного циркача. Шаман устремил на противника истекающий злобой взгляд, однако рта не открыл. Эгар постарался не выдать охватившей его радости.
Так-то, сучий потрох!
Полтар оказался в ловушке. Шаман не хуже Эгара знал, что в последнее время Небожители нечасто являют себя людям. Одни объясняли это тем, что они куда-то ушли, другие — тем, что их уже и нет больше, а некоторые даже заходили так далеко, что утверждали, будто их никогда и не было. Истинные причины, как выразился бы Рингил, существенного значения не имели. Если Полтар призовет Уранна и ничего не случится, шаман не только выставит себя глупцом, но и продемонстрирует полное бессилие. И тогда дерзкое поведение Эгара станет в глазах клана примером доблести воина, бросившего вызов старому, шелудивому, беспомощному шарлатану.
— Ну, шаман?
Полтар поплотнее запахнул побитый молью кожух из волчьей шкуры и бросил взгляд в толпу.
— Мозги у него на юге протухли, — презрительно прошамкал он. — Помяните мое слово, он еще навлечет на всех вас гнев Серого.
— Ступай в свою юрту, Полтар, — с напускным равнодушием проговорил Эгар. — И постарайся вспомнить, как подобает вести себя шаману. Потому что если ты еще раз позволишь себе такое, я перережу твою поганую глотку и повешу тебя на дереве — на корм стервятникам. Ты, — он указал на старшего из прислужников, — хочешь что-то сказать?
Прислужник с перекошенным ненавистью лицом злобно посмотрел на него, но только закусил губу, сдерживая рвущиеся с языка проклятия. Полтар наклонился и что-то шепнул ему, после чего, метнув в воина прощальный взгляд, зашагал прочь, сопровождаемый четырьмя сторонниками. Люди молча смотрели ему вслед.
— Помогите семье павшего воина! — крикнул Эгар, и все обратились к плачущей над телом сына Нарме.
Женщины окружили ее со словами утешения и поддержки. Дрэгонсбэйн кивнул Марнаку, и седой капитан подошел.
— Удачно получилось, — негромко сказал он. — Но если шаман останется в юрте, кто проведет церемонию у погребального костра?
Эгар пожал плечами.
— Если понадобится, пошлем в Ишлинак за заклинателем. Они там кое-чем мне обязаны. А пока присматривай за стариком. Сообщай мне обо всем, даже если он всего лишь зажжет трубку.
Марнак кивнул и удалился, оставив Эгара наедине с тяжкими думами о грядущем. Одно лишь он знал наверняка.
Ничего еще не кончилось.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Домой Рингил возвращался не в духе, да еще в глаза от крина как песку насыпали. Палитра предрассветного Глейдса вполне соответствовала настроению: поднимающийся с реки туман с трудом цеплялся за черные, будто истерзанные, силуэты мангровых деревьев, освещенные окна высоких особняков напоминали иллюминаторы пришвартованных кораблей. Под размытой аркой неба тянулись грязными пятнами облака, и ясное ночное мерцание изрядно потускнело, словно стерлось, с приближением утра. Неестественно бледная мостовая убегала вперед, протискиваясь между стволов. Все знакомое, только поблекшее. Он шел домой с уверенностью лунатика; казавшееся забытым всплыло из памяти за прошедшие после возвращения несколько дней и теперь безошибочно руководило им. С этой стороны реки не изменилось почти ничего — если не считать появления здесь Грейса, — и сегодняшнее утро вполне могло быть самым обычным утром его неразумно растраченной юности.
При своем внушительном размере Рейвенсфренд вовсе не был тяжелым оружием — кириатские кузнецы предпочитали работать с легкими сплавами, — но в это утро он давил спину, как обломок корабельной мачты, с которым Рингила бросило в море и который он тащил теперь к берегу сомнительной надежды. Многое переменилось с тех пор, как он уехал. После крина и уклончивых ответов Грейса осталось ощущение усталости, упадка сил, опустошенности. То, за что он когда-то мог ухватиться, унесло бурей, корабельных товарищей разметало, а обитавшие на берегу туземцы вовсе не отличались дружелюбием.
Рингил замедлил шаг, остановился, чувствуя знакомое покалывание на затылке.
Кто-то шел слева от дорожки, осторожно проскальзывая между деревьями. Может быть, даже не один. Рингил размял пальцы правой руки. И крикнул в сырую, неподвижную ночь:
— Мне сегодня не до шуток!
Крикнул и поймал себя на том, что это не так. Кровь уже забурлила в венах, заставляя сердце радостно частить. С каким удовольствием он сейчас убил бы кого-нибудь.
Снова движение. Похоже, тот, кто прятался, не испугался. Рингил резко обернулся, бросил руку за голову, поймал головку эфеса. Клинок почти бесшумно вышел на девять дюймов смертоносной стали, и остальная часть ножен, державшаяся на зажимах, раскрылась, позволяя развернуть лезвие в сторону. В предутреннем воздухе звук получился холодный, чистый. Левая рука тоже легла на длинную потертую рукоять, пустые ножны вернулись на место, а Рингил, завершив поворот, замер.
Ловкий трюк, проделанный с подлинно кириатской элегантностью и быстротой, не раз и не два заставал врасплох неосмотрительного врага и был неотъемлемой частью загадки по имени Рейвенсфренд, тайного знания, полученного Рингилом от Грашгала вместе с самим оружием. Теперь, видя над головой Рингила отливающий синью клинок, противник мог оценить ситуацию и решить, стоит ли связываться с обладателем кириатского палаша. За последние десять лет голубая сталь несколько раз покидала ножны только для того, чтобы заставить врага одуматься, и Рингил кровожадно надеялся, что сейчас такое не повторится. Он огляделся.
Ничего.
Он стрельнул взглядом по кронам подступающих к дорожке с обеих сторон деревьев, оценил ситуацию и лишь затем принял более привычную позу с мечом вперед. Рейвенсфренд резанул воздух, описывая дугу.
— Верно, — крикнул он. — Кириатская сталь по твою душу.
В ответ рассмеялись — по крайней мере, так ему почудилось, — и между деревьями пронесся пронзительный шепоток. По шее словно соскользнул холодный воротник. Внезапно Рингил почувствовал себя так, будто все окружающее лишилось привычного земного контекста, будто его перенесло в некое чужое, незнакомое место, отделенное от привычного холодной межзвездной пустотой. Замерли, как невольные свидетели, деревья. Съежилась и притихла река.
Порыв раздражения и злости прошел через него подобно ветру сквозь крону.
— Я тут яйца чесать не собираюсь. Хочешь сразиться, давай. Солнце восходит, и такому дерьму, как
