Рингил обернулся. Рука сама потянулась к мечу. Двенда стоял у двери, уже одетый, и улыбался. Волосы откинуты назад, руки сложены на груди поверх вязаного, черного с синим камзола. На ногах черные сапоги. Заправленные в них аккуратно брюки тоже темные. Никакого оружия.
Если не принимать во внимание лишенные выражения черные глаза, почти человек.
Не выдержав пустого взгляда, Рингил отвернулся и начал разворачивать одежду.
— Мне нужно идти, — не совсем уверенно сказал он.
— Не нужно.
Рингил неуклюже натянул рубашку.
— Ты не понимаешь. У меня встреча. Я могу опоздать.
— А, как та принцесса из сказки. — Он пощелкал пальцами, подстегивая память, которая, как всегда доказывал Шалак, вмещала тысячи лет. — Как ее звали? Ну, подскажи. Она забыла о времени и всю ночь протанцевала на балу, пока не стерлись подошвы, а потом обнаружила…
Рингил уже натягивал штаны.
— Знаешь, сейчас мне не до шуток.
— Ладно. — Голос прозвучал так близко, что Рингил вздрогнул, будто за шиворот плеснули холодной воды. — Скажу иначе. Ты никуда не пойдешь.
— Попробуй остановить.
— Уже остановил. По-твоему, который сейчас час?
В глубине глаз олдраина появилось слабое, с розоватым отливом приближающегося восхода свечение. Сердце дрогнуло и провалилось. Он вдруг понял…
Двенда кивнул.
— Ты проспал рассвет. Ты проспал весь день и всю ночь. Выбился из времени. Они ждали тебя на Бриллин-Хилл. Ждали целых полчаса, как того, очевидно, и требует установленный обычай. Потом твое место занял секундант, человек по имени Дарби. И твой противник убил его. Проявил он себя вроде бы неплохо, но ему не хватило навыка владения мечом.
Рингил закрыл глаза и больно, до крови, закусил губу. Перед глазами, словно кто-то откинул невидимый занавес, встала картина: две группки людей на поляне у озерца. Серые, размытые фигурки в предрассветных сумерках. И двое мужчин, сошедшихся в поединке. Он услышал глуховатый металлический лязг мечей. Увидел неудачную защиту Дарби, выпад… и клинок достигает цели. Красный цветок на серой палитре дня, увидеть который Дарби уже не довелось.
Долго ли продолжалась дуэль? Сколько времени понадобилось Кааду, чтобы дождаться ошибки со стороны Дарби? Был ли Дарби достаточно трезв, чтобы достойно заменить человека, бывшего когда-то его командиром?
Рингил открыл глаза, и то, что увидел в них двенда, ему сильно не понравилось. Настолько, что он даже отступил.
— Эй, полегче.
— Ты знал. Знал…
Двенда кивнул.
— Ты тоже. Но позволил себе забыть.
Рингил расправил рубашку.
— Ты вернешь меня туда. На олдраинские болота. Я должен быть там до поединка. Ты…
— Боюсь, это невозможно.
— Ты вернешь меня туда, — процедил сквозь зубы Рингил. — Иначе…
— Иначе что?
Казалось, двенда даже не поднимал руки, но они вдруг схватили Рингила за ворот рубашки, рванули, и он налетел лбом на выставленную ладонь, а в следующее мгновение грохнулся на пол. Попытка подняться ни к чему не привела — в руках и ногах не было силы. Он бился, как вытащенная на берег рыба.
Двенда стоял над ним со сложенными руками.
— Видишь ли, Обитель Вечности — название не совсем точное. Мы можем плавать на мелководье, да; можем, попрактиковавшись, перейти туда, где время замедляет ход, почти останавливается и даже кружит вокруг себя по спирали. Все дело в градиентной относительности… неважно, этого тебе не понять. Но как бы медленно оно ни шло, остановить его совсем, как и повернуть вспять, мы не в состоянии. Что сделано, то сделано. Прими и смирись.
Рингилу удалось наконец перевернуться на живот и подтянуть под себя колени. Комната раскачивалась и кружилась, по рукам и ногам как будто стекал лед. Собравшись с силами, он снова попытался подняться.
Двенда вздохнул.
— Я опасался, что до этого дойдет, но не думал, что так скоро. Мы давно не общались с людьми, вот и разучились.
Носок сапога легонько ткнул его в грудь и перевернул на бок. Надежда подняться поблекла, став далекой мечтой. Рингилу едва удалось набрать воздуху в легкие.
— Кто тебя прислал? — прохрипел он.
— Меня не присылали. — Двенда опустился рядом с ним на колени. — Впрочем, несколько человек действительно ходатайствовали за тебя. Эти люди, похоже, не хотят видеть твое мрачное, но все еще красивое личико порезанным на ремни в какой-то мелочной разборке.
Он снова поднял руку, на этот раз ладонью вниз, и свет в глазах Рингила померк.
— Подожди, подожди…
Рингил не сразу понял, что двенда отозвался на просьбу. По нечеловеческому лицу пробежала тень какого-то выражения, похожего на нетерпение.
— Ну?
— Скажи мне… — сил больше не осталось, — только одно. Мне… надо знать. Это важно.
Ладонь дрогнула.
— Да?
— Как тебя зовут? Мы были вместе всю ночь, но я так и не спросил.
Секундная неуверенность, потом улыбка.
— Хорошо. Можешь называть меня Ситлоу, если уж так нужно.
— Нужно. — Теперь улыбнулся и Рингил. — Нужно.
Между ними повисло молчание. Двенда по-прежнему держал руку ладонью вниз.
— Не скажешь, откуда вдруг желание узнать мое имя? — спросил он наконец.
Рингил качнул головой и, собрав остатки сил, шевельнул губами.
— Все просто, — прошептал он. — Чтобы перепихнуться на скорую руку, имя знать необязательно. Но мне бы хотелось знать имя того, кого я намерен убить.
И тогда двенда коснулся его лица ладонью и тут же убрал руку. Убрал и как будто снял с него тонкую маску, которую Рингил, сам того не замечая, носил до сих пор.
Перед тем как все заволокло чернильной тьмой, Рингил увидел, как двенда повернулся к окну и встающее солнце выкрасило его пустые глаза в цвет крови.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С первым светом она отправилась во дворец.
Прийти раньше означало бы напроситься на арест. Жизнь на нижних эшелонах дворца начиналась задолго до рассвета — с растопки печей, чистки мраморных полов, — но придворные не появлялись до завтрака. Основанием для утверждения сего эмпирического правила послужил один прецедент. Два года назад некий губернатор дальней провинции допустил ошибку, изложив свою озабоченность императору непосредственно в его спальне, когда тот еще пребывал в постели. Причиной озабоченности был мятеж переселенных с востока кочевников, которые, покинув отведенную им резервацию, занялись привычным промыслом, то есть грабежом торговых караванов. Это до некоторой степени оправдывало настойчивость
