внутрь… Неожиданно рябая физиономия Бартоломея расплылась в приветливой улыбке. Презрение сменилось нарочитым почтением. Он перестал сутулиться и по-военному подтянулся, насколько позволяло его упитанное тело. Чосер почувствовал движение сзади, и на плечо ему легла рука. Знакомый голос назвал его по имени. Чосер развернулся и увидел перед собой лицо своего шурина.
С тех пор как он в последний раз видел Хью Свайнфорда, прошло много месяцев. Годы брали свое. В бороде и волосах Хью появились седые волосы, он исхудал и осунулся. Свайнфорд внимательно разглядывал Чосера.
— Что ты тут делаешь, Джеффри?
— Я приехал, чтобы увидеться с Гонтом.
— Этот человек тебя не пропускает?
— Я всего лишь выполняю свои обязанности, сэр, — промямлил в свое оправдание Бартоломей.
— Ну, разумеется, — сказал Хью Свайнфорд. — Так же, как ты исполнял обязанности в «Полумесяце», где, как помню, ты познакомил посетителей с содержимым своего желудка, извергнув все из себя на скамейку.
Бартоломей открыл рот, собираясь, наверное, что-то сказать в оправдание, но вовремя сообразил, что лучше смолчать.
— Идем со мной, Джеффри.
Хью Свайнфорд провел Чосера через ворота. Миновав внутренний дворик, они подошли к внушительному входу с коваными дверьми, которые были открыты.
— Полагаю, он всего лишь выполнял свой долг, — сказал Чосер, чей гнев улетучился столь же быстро, как и возник.
— По отношению к тебе, возможно. Хотя я давно замечаю за ним эту бессердечность. Но вчера вечером в «Полумесяце» ему было точно не до долга. Такие люди, Джеффри, должны наконец осознать, что мы сейчас на военном положении. Мы не можем позволить себе расхлябанность. А также всетерпимость, к чему ты, как я понимаю, меня призываешь.
В этом был весь Хью, профессиональный вояка, благородный, но упрямый в своих суждениях. Не в первый раз Джеффри задавался вопросом: если бы он выбрал военную службу, то смог бы до конца дней сохранить к ней такое же непоколебимое отношение? Джеффри тоже обладал достаточно твердым характером, но его обратной стороной была терпимость или, как сказал бы Хью, расхлябанность. Несмотря на то, что они были примерно одного возраста, в присутствии Хью Джеффри всегда чувствовал себя младшим и позволял себе говорить только в ответ на реплики шурина. Однако сейчас его тревожил вопрос, который он не мог не задать. Поэтому он остановился, вынуждая Хью Свайнфорда задержаться на минуточку.
— Хью, ты что-нибудь слышал о Филиппе?
— С тех пор как мы ввязались в эту экспедицию, я практически ничего не слышал даже о своей Кэтрин, — ответил Свайнфорд. — Поэтому мои новости едва ли намного свежее твоих. — Потом, чуть смягчившись, он добавил: — Однако последние достоверные известия, которыми я располагаю, говорят, что с твоей семьей все в порядке.
— Спасибо.
Дальше они шли молча. Другими сведениями Хью, похоже, был не склонен делиться с зятем. Можно было подумать, что военное положение распространяется и на разговоры родственников.
Миновав другую стражу, они вошли в прекрасный зал. Вечернее солнце скупо пробивалось сквозь средники окон. В зале находилось немало людей, стоявших группами или поодиночке. Звучала приглушенная речь. В дальнем конце зала было несколько дверей. Хью Свайнфорд постучал в первую из них. Изнутри ответили. Хью жестом велел Джеффри подождать, а сам вошел и закрыл за собой дверь.
Джеффри взглянул на дубовые стены, украшенные королевским гербом. Предстоящая встреча с Гонтом вселяла тревогу, и не только по причине провала миссии. Жизнь ниточкой связала их судьбы: Джона Гонта, в свите которого служил Хью Свайнфорд, жены Свайнфорда Кэтрин, ее сестры Филиппы, и супруга последней — Чосера. Непонятны отношения между Гонтом и Кэтрин. Никто не знал, ограничиваются ли они по-прежнему взглядами и приятными комплиментами. Если верить слухам, то, по-видимому, уже нет. Возможно, осунувшееся лицо шурина отчасти и есть ответ на этот вопрос.
Чосер забеспокоился, почему Хью так долго не появляется, но тут Свайнфорд вышел и жестом предложил Чосеру войти. При этом неожиданно похлопал Джеффри по плечу и сказал: «Мы рады снова видеть тебя». Джеффри сразу же оказался в передней и потому не успел отгадать, кого тот имел в виду под словом «мы». Свайнфорд остался снаружи в зале. За столом сидел один из секретарей Гонта, сэр Томас Элиот.[53] Они были немного знакомы.
Рыцарь встал, приветствуя вошедшего. Помещение освещалось куда более скупо, чем зал, однако же Чосер отметил — если ему, конечно, не померещилось — некоторое удивление на лице сэра Томаса.
— У вас такой вид, будто вы побывали на войне, — сказал рыцарь вместо приветствия. Джеффри потрогал рукой свой небритый подбородок и окинул быстрым взглядом одежду, которая в самом деле была изрядно запачкана. Он уже жалел, что не задержался в гостинице и не позаботился о внешнем виде. Сэр Томас являл собой разительный контраст: его изящное одеяние было хорошо подогнано. Ни дать ни взять законченный комнатный рыцарь.
— Приношу извинения за мой вид, — ответил Джеффри, — но мои известия не терпят отлагательства. Я очень спешил.
— Я слышал, что вы погибли, — сказал сэр Томас. — Рад, что слухи оказались ложными.
— А уж как я рад, — отозвался Чосер, озадаченный новостями о своей смерти.
Сэр Томас показал на другую дверь в комнате и добавил:
— Это вход в его личные покои. Вам направо. Снаружи стоит охрана. Она предупреждена о вашем появлении. Вас впустят.
Чосер вошел в коридор с каменным полом и стенами. Не было нужды спрашивать, в чьи личные покои его направили. Официальных гостей и просителей Джон Гонт или принц принимали либо в большом зале, либо в одной из малых приемных комнат, где было оборудовано возвышение под балдахином, и все помещение утопало в бархате. Но если сыновья короля желали принять кого-либо неофициально, без лишних церемоний и подальше от вездесущих сопровождавших, то они пользовались этими комнатами.
Коридор был темным и освещался масляными светильниками. У крепкой двери стояли двое караульных. Эти не позволяли себе расхлябанности, напротив, были подтянуты и, казалось, вылиты из стали. Блики мерцающих огней играли на начищенных до блеска алебардах. При приближении Чосера никто из воинов не пошевелился, но потом один из них едва заметным кивком дал понять, что его ждут. Джеффри постучал в дверь и услышал знакомый голос, приглашающий войти.
В хорошо и со вкусом обставленной комнате его ждал Джон Гонт, граф Ричмондский и Дербский, Лестерский и Линкольнский, а также герцог Ланкастерский. Он смотрел через открытое окно в сад, густо засаженный яблонями. Заходящее солнце коснулось макушек деревьев. Гонт повернулся к Чосеру и улыбнулся. Они с Гонтом дружили, но не стоило забывать, что Гонт, кроме прочего, был его сеньором. Джеффри склонил голову. Он собирался в очередной раз принести извинения за появление в столь жалком виде, но Гонт его опередил: быстро подошел к Джеффри и взял его за руку.
— Я очень, очень рад видеть вас снова, Джеффри, особенно после… — Он как будто задумался, ища слово, но внезапно сменил тему: — Но вы устали, как я погляжу. И, верно, томимы жаждой. Присядьте.
При этом он указал Джеффри жестом на стул, а сам направился к столу, где стояли кубки и кувшины с красным вином. Наполнил кубок и подал его Джеффри. Сам же взял другой, из которого, по-видимому, уже отпил. Вместо того чтобы самому устроиться на одном из мягких стульев напротив Чосера, Гонт снова подошел к окну, выставил голову наружу и с наслаждением втянул носом вечерний воздух:
— В этом году будет хороший урожай.
Чосер догадался, что речь идет о яблоках, и вслух согласился с таким прогнозом. Что ему оставалось, когда королевский сын предлагает светский разговор?
— К сожалению, мой брат не в том положении, чтобы надеяться вкусить плоды этого сада, — продолжил Гонт.
— Я слышал, что он ведет кампанию в Лиможе.
— Где бы он ни был, он не сможет полакомиться яблоками. Бедняга страдает желудком и вынужден
