у Парата сработал сигнал тревоги. Он чувствовал себя очень неуверенно, понимая, что ситуация требует от него чрезвычайной осмотрительности.
Натали перестала смеяться. Ее глаза стали спокойными, и она понимающе кивнула:
– Кажется, я начинаю соображать, – произнесла она. Натали сосредоточенно думала, будто вспоминала что-то самое важное для нее. – Да, это последнее, что я ясно запомнила, перед тем как случилось несчастье.
Парат был готов в любую минуту подхватить ее на руки и отнести в палату, но он понимал, что вот-вот наступит решающий для нее момент, и боялся помешать.
– Чудесно, а теперь давайте войдем к вам в палату, и вы все мне расскажете.
Он обнял ее за плечи и увел из коридора.
Она вновь засмеялась, сбросив его руку.
– Вам надо сесть, Натали, прошу вас.
Но Натали не желала садиться. Она судорожно рылась в памяти.
– Это было в самом начале лета, в восьмидесятом, – сказала она.
Ее ненормальная веселость постепенно стихла, и она вдруг заулыбалась.
Парат не впервые сталкивался с подобной реакцией, и она ему очень не нравилась. Затишье перед бурей. Дальше обязательно последует истерика. Взяв шприц, он набрал в него пять кубиков успокаивающего, прикидывая, будет ли достаточно такой дозы.
– Весна подошла к концу, – продолжала Натали неторопливо.
– Да.
Неожиданно вид у нее стал взволнованным. Парат похолодел. Он сделал знак Франческе, чтобы та молчала.
Натали заметив его жест, немедленно выказала раздражение. Она обрела право быть подозрительной и недовольной. Они ей говорили неправду. Сейчас не лето 1980. Сейчас на семь лет больше.
Доктор Парат спросил мягко:
– Так что вы такое вспомнили, Натали? Теперь спокойствие покинуло ее окончательно, грозовые тучи надвигались стремительно, и Натали Парнелл решительно бросилась навстречу действительности.
– Что такое, Натали?
Девушка дрожала. На лбу у нее выступили крупные капли пота. Сознание ее судорожно впитывало только что ставший для нее очевидным факт.
Прошло гораздо больше времени, чем ей говорили прежде. Ясно, почему ей не давали ни журналов, ни газет, и телевизор был под запретом. Только книги, старые книги были доступны.
Она сердито взглянула на Парата.
– Почему вы мне не сказали сразу?
Он не ответил.
– Прошло семь лет! – В голосе ее слышались мольба и отчаяние.
Он старательно взвешивал каждое слово:
– Да, Натали, семь лет.
Ей вдруг снова захотелось хохотать, потому что то, о чем она подумала, казалось нелепым до абсурда.
Доктор Парат принял решение – пора было положить этому конец.
– Натали, я очень прошу вас успокоиться.
На этот раз его слова возымели действие. Натали, видимо, решила, что лучше не спорить, ей надо было узнать кое-что важное.
– Франческа, – обратилась она к новой знакомой, оборвав смех до того резко, что та растерялась, – у меня к тебе вопрос.
Франческа взглянула на нее, растерянно пожимая плечами:
– Спрашивай, конечно.
– Он может показаться тебе необычным.
– Ты разговариваешь с Франческой Луккези, я и сама необычная.
Натали, видимо, окончательно пришла к выводу, что лучше вопроса, чем тот, который она собралась задать, ей не придумать, – ибо по нелепости он мог сравниться разве что с той сценой, которая здесь разыгралась. Натали посмотрела на Франческу с подчеркнутой серьезностью. Пожалуй, пауза получилась немного длинноватой, но зато доктор Парат успел ввести ей успокаивающее. Эффект наступил почти мгновенно. Ей едва хватило времени задать свой вопрос, прежде чем она заснула.
– Будь добра, скажи… – Франческа и доктор Парат наклонились, чтобы лучше расслышать ее последние слова, едва шевеля губами, она спросила:
– Кто застрелил Дж. Р. Эвинга?[1]
15
