ру-сенькая, с краснецой… как смешно… Вот и верь поверьям…“
„Теперь он поправляется, и, вероятно, в скором времени, по окончании размена пленных, мы обнимем нашего воскресшего друга. Вот все, что я могу сообщить вам, сударыня, и считаю это за счастье для себя“.
Девушка опять подняла глаза к небу и тут только заметила, что около нее стоит нищенка; а со стороны с удивлением смотрят на нее ребятишки и привратник почтового двора.
Сунув в руку нищей какую-то монетку, она быстро пошла домой, чувствуя, что как будто вся Москва повеселела, а у нее в сердце — душистая сирень, его шепот ласковый и милые буквы на стволе старой березы… „Ру-сенькая с краснецой… материнское благословение… нет, это мое благословение…“
Всю дорогу она держала руку приложенною к лифу, ва который она засунула письмо, и ей казалось, что письмо это ласкает ее, шепчет слова, от которых она трепетала там, за кустом сирени…
— Та-та-та! ты где это пропадал, Ириней блаженный? Таким восклицанием встретил ее дядя, Мерзляков, бакалавр и профессор, который уже успел после обедни разоблачиться и, шурша и шмыгая туфлями около письменного стола, что-то искал между бумагами.
— Где пропадал, разбойник иринейский? — ворчал он ласково.
— Да я, дядя милый, с вами же была в Архангельском, а вы ушли с кем-то раньше и забыли обо мне, — отвечала девушка, краснея как рак.
— Какова злодейка… забыл! Да знаешь ли ты, воробей иринейский, с кем я ушел?
— Не знаю, дядя.
— А! скажите пожалуйста! Она не знает графа Ростопчина, вельможу и сочинителя, Силу Андреича Богатырева… А! сверчок ты иринейский!
— Так это он, дядя?
— Он, Ириней ты этакий Иринеич! А что ж ты, Емелька ты эдакий Пугачёв, делал до сих пор в церкви, Наполеон ты этакий!
— Службу, дядя, слушала.
— Службу, слышь! Ах ты, Бонапарт Иринеич, а мы не службу слушали?
— Я благодарственный молебен слушала, дядя.
— Скажите! благодарственный молебен! А за что это благодарить-то, Ириней ты Бонапартыч?
— За мир, дядя.
— Хорош мир! нечего сказать!
И, расставив руки, бакалавр полуласково, полусердито смотрел ей в глаза.
— А! скажите пожалуйста! А верь рожица в самом деле пресчастливая и глазенки превеселые! Точно опа Наполеона победила… Ах, молодость, молодость! Сколько-то в вас глупости — непочатый край глупости и непочатый край счастья…
И бакалавр, грустно поникнув головой, задумался… А у молодости действительно оказался непочатый угол счастья… Мерзляков понял это, и ему стало грустно: как поэт и. мечтатель, он боялся, что у него этот угол заполнился уже жизненным опытом и всяким ненужным мусором, который обыкновенно сваливается на задний двор нашей жизни, хотя творцу знаменитой канты „Среди долины ровныя“ было в это время не более тридцати лет.
— Так благодарственный молебен, говоришь… „яко раби недостойнии“, — бормотал он задумчиво.
— Да, дядя милый.
— Ах, Ириней, Ириней ты мой маленький, — ласково шептал он, тихо гладя голову девушки.
А она припала губами к его сухой руке и расплакалась.
В это время в комнату вошла баба, сильно изъеденная оспой, и молча подала Мерзлякову записку.
— От кого это?
— От Хомутовых… Яшка принес.
Баба говорила сурово, нетерпеливо двигая локтями.
— Ты что, Мавра, мрачная такая? — спрашивает Мерзляков.
Баба молчит, но еще энергичнее двигает локтями, не смея, по-видимому, взглянуть в лицо барышне, которая, видя мрачное расположение бабы, как нарочно улыбается.
— Что, верно, пирог не удался? — допрашивает бакалавр. — А? не удался?
— Да у вас разве что удастся! — гневно отрезала баба.
— Что так? Чем я виноват в твоем пироге? а? Опять молчит баба.
— Ну, говори, чем я помешал твоему пирогу?
— Чем! а все у вас воняет! и пирогом воняет, и кухней воняет, и луком воняет… Ну!
— Ну что ж, пирог тут при чем?
— А при том! И платок, Мавра, подай, и туфли сыщи — ну…
— Ну?
— Ну, и подгорел…
Барышня не удержалась, так и покатилась со смеху. Рассмеялся и Мерзляков.
— Ну, Мавруша, так я лакея себе найму, чтоб не отвлекал тебя от кухни, — сказал он, улыбаясь.
— Ни в жнсть не хочу лакея! — протестовала баба. — Коли на вас не угожу, так отпустите меня.
— Да Бог с тобой!
— Не хочу лакея! Охальники они все.
— Да полно, Мавруша, дядя шутит, — ласково заговорила барышня. — А вы, дядя, читайте, не держите ее. Ступай, Мавруша, пускай лакей подождет.
Мавра ушла, сердито хлопнув дверью. Мерзляков развернул записку и, увидав почерк, покраснел как-то неловко. Девушка заметила это, но не показала виду.
— Это от моей ученицы… от Хомутовой барышни, — пробормотал он, точно школьник, краснея еще более.
„А, плутишка дядька! — подумала про себя девушка. — Верно, там что-нибудь есть; а каким философом притворяется!“
Бакалавр наконец овладел собой и снова весело зашагал по кабинету.
— Ну, Ириней Иринеич, сегодня я в большом свете, — сказал он, держа в руках записку и как бы любуясь ею. — Кучу, брат Ириней.
— У кого, дядя, у Хомутовых?
— Да, у сенатора Хомутова… Вон моя ученица пишет, что она сегодня не будет со мной учиться, но не от лени — „с вами, пишет разбойница, с вами, говорит, я готова день и ночь учиться“, а сегодня, говорит, у нас будут гости — Ростопчин граф, князь Иван Михайлович Долгорукой, Глинка Сергей Николаевич, Козлов — ну, этот повеса всегда у них торчит…
— Это все сочинители, дядя? — спросила девушка.
— Сочинители, а то и вельможи. Да еще, говорит, мы вам покажем редкость невиданную — героиню…
— Какую, дядя, героиню?
— Ай Бог ее ведает, не пишет моя воструха… Да и еще, говорит, одного господина, который приехал прямо с войны и Наполеона видал нос к носу…
— Ну уж, Наполеона! Злодей он! — вспыхнула девушка, вспомнив, что по милости Наполеона разбито ее счастье и страдает дорогое ей существо.
На крыльце послышался чей-то разговор и старческий голос проговорил:
— Милости просим, матушка, отдохнешь и пообедаешь с нами.
— Это бабушка с кем-то, — проговорила, в свою очередь, девушка, прислушиваясь. — С кем это она?
— Да с кем же больше быть маменьке, как не с святыми людьми? — отвечал Мерзляков, улыбаясь. — Надо полагать, поймали еще какую-нибудь юродивую или странницу, которая и плетет им мрежи словесные — врет не запинаясь, а маменька век готова этакое все слушать.
Действительно, в комнату вошла старушка, седенькая, благообразная, с детским, добродушным
