отложила шприц, с которым стояла над небольшой коробкой, расположенной на подушечке с подогревом. Из нее виднелись крошечные, меньше моего ногтя, птичьи головки. Тут мне отчего-то вспомнилась рассада, выращенная матерью и выброшенная под камелию. Кто я такая, чтобы помогать ветеринару лечить птиц, когда я даже с растениями не справилась?
— Вы пришли как раз вовремя — поможете покормить воробушков, — сказала доктор, вручая мне шприц и подтолкнув поближе миску с густой коричневой массой, похожей на остывший суп, сваренный по неизвестному рецепту.
Три птенчика в коробке совершенно не похожи на воробьев. Глаза — навыкате, головки — розовые и лысые. Они скорее напоминают больных лягушат, у которых отросло почему-то по нескольку перьев. Они жалобно пищат, тянутся вверх и машут костлявыми ручонками. Теоретически это крылья, но пока что лишь кожа да кости. Хотя безобразнее этих птенцов я, кажется, в жизни ничего не видела, к горлу подступает комок. Мне становится их жалко, будто передо мной худющие купальщики, не умеющие плавать. Они отчаянно колотят по воде руками и ногами и зовут на помощь.
— Не бойтесь, засовывайте шприц в глотки поглубже, — берет мою руку доктор Мидзутани. — Главное — миновать трахею, а то корм попадет им в легкие.
Я ввела кончик шприца поглубже в рот первому птенцу, нажала на поршень и вытащила шприц. Птенец с трудом проглотил еду. Я вижу, как корм у него в горле перекатывается под тон кой кожей шариком. Даже цвет корма виден. Птенец снова разевает клюв и попискивает. Остальные двое пищат еще громче, будто я решила их обделить.
— Теперь остальным дайте по порции, а потом — добавку первому.
Наполнив шприц, я выполняю указания доктора. Птенцы глотают корм и снова открывают клювы, они машут зачатками крыльев и попискивают во все горло. Вскоре они набили зобы так, что на них выступили темно-синие вены. Я боюсь, что их тонкая кожа под напором корма сейчас лопнет.
— Когда закончить кормежку? — спросила я доктора.
Она тем временем готовила блюдо для других своих пациентов: смешивала гранулы кошачьего корма с водой, витаминами и еще с чем-то таким, от чего меня воротило. Затем поставила эту адскую смесь в холодильник.
— Когда птенцы перестанут открывать клювы.
— А они не подавятся, не лопнут?
— Нет, — засмеялась доктор, — доверьтесь моему опыту.
Я продолжаю кормить птенцов. Руки дрожат: несмотря на заверения доктора, я боюсь, что зобы у них лопнут, как воздушные шарики. Но после третьей порции все трое дружно перестали раскрывать клювы. Доктор дала мне кусок ваты и теплую воду. Я почистила им клювы и перья, чтобы остатки корма не присохли. Птенцы на ощупь теплые. Голые животы раздулись, тонкие розовые лапки меньше цветочных стебельков. Сменив папиросную бумагу, которой устлано дно коробки, я положила птенцов обратно и снова поставила их жилище на подушку с подогревом. Через несколько минут птенчики заснули вповалку, один на другом.
— Их вчера принесла какая-то женщина. Нашла гнездо, упавшее с дерева. Один птенчик погиб, а эти трое невредимы. У меня для вас еще кое-что есть.
Доктор Мидзутани провела меня в другой угол комнаты, где на подушке с подогревом стояла еще одна коробка из-под ягод. В ней сидела птица покрупнее воробьят, но тоже голая, лишь легкий пушок на спинке. Глаза закрыты, птица спит, с каждым вздохом спинка то поднимается, то опускается.
— Что это за порода?
— Японский дубонос. Они гораздо реже встречаются, чем воробьи. Его нашла в лесу одна старушка. Выпал из гнезда, но гнездо она так и не разглядела. Принесла сегодня утром. Он примерно того же возраста, что и те птенцы, но крупнее, потому что дубоносы больше воробьев. Только вот неизвестно, вырастет ли он во взрослую птицу.
Доктор достала с полки книгу и раскрыла ее на той странице, где была изображена сероватая птичка с белой головкой, ярко-желтым клювом и небольшими белыми и голубыми пятнами на черных крыльях. Ничего похожего на костлявое создание, спящее в коробке. Доктор постучала пальцем по картонной стенке. Птенец проснулся, но шею в ожидании корма не стал вытягивать. Доктор вздохнула.
— Нам нужно принять решение. Если мы на неделю поместим дубоноса в одну коробку с воробьями, у него будет больше шансов выжить. Птенцы примерно одного и того же возраста. С ними ему будет теплее, и, возможно, по их примеру он тоже начнет открывать клюв и требовать корм. Но здесь кроется опасность. Может так случиться, что когда он вырастет, то станет считать себя воробьем, а не дубоносом, и всю жизнь будет прибиваться к воробьиным стаям.
— А воробьи его прогонят?
— Не знаю. Он же будет покрупнее воробьев и напугает их. Так что, наверное, они его прогонят или даже попытаются заклевать до смерти. Возможен и другой вариант: они примут его. В природе встречаются так называемые смешанные стаи. Но мне никогда не приходилось видеть, чтобы в большой стае птиц одной породы жила одиночка другого вида. Поэтому, с одной стороны, нет смысла выращивать его в отрыве от других дубоносов, с другой стороны, нельзя дать ему погибнуть. Вот я и хочу, чтобы вы все обдумали и приняли окончательное решение.
— Но почему именно я? — удивленно спросила я, жалея, что доктор посвятила меня в эти подробности. Если бы она просто сказала: «Птенцов надо держать порознь, другого варианта нет», — я бы приняла это как должное. Если бы дубонос погиб, меня не мучили бы угрызения совести из-за того, что я не избрала другой спасительный вариант.
— Решать вам, — терпеливо объяснила доктор, — поскольку именно вам предстоит кормить всех птенцов. И я не поручила бы вам столь ответственного дела, не посвятив во все детали. Я имею в виду дальнейшую судьбу дубоноса. Правда — жестока, но утаивать ее — это значит лгать. А я этого не хочу.
Доктор сжала губы и покачала головой:
— Не хочу и не могу.
Переведя взгляд с нее на птенца, я поняла, что доктор права. Птенец тем временем снова заснул. Я представила, как красивый серый дубонос летит в стае воробьев и все они весело чирикают, но тут же отогнала от себя эту идиллическую картину.
— Покажите, как его кормить. Приложу все силы, чтобы он выжил.
Доктор кивнула.
В правую руку я взяла птенца, а в левую — шприц. Дубонос открыл глаза, но корма не требовал, лежал в моей руке спокойно, только слегка царапал ладонь коготками. Сквозь тонкую теплую кожу я ощущала биение его сердца. Большим и указательным пальцами я приоткрыла его клюв — так же, как и в свое время вороне, только на сей раз была осторожней: этот птенчик по сравнению с вороной совсем крошка. Доктор показала мне, как вставлять шприц и сколько брать корма на одну порцию. Я все это проделала, потом почистила птичке клюв и грудку и положила ее в коробку. Доктор Мидзутани ничего не сказала, но по выражению ее лица я все поняла: она считает, что я все сделала, как надо, и что я приняла правильное решение.
Затем я стала снимать повязку с лапы вороны, которую доктор держала, предусмотрительно натянув на руки кожаные перчатки. Птица пронзительно закричала и зашипела.
— Идет на поправку, — заметила доктор. — В прошлом году мне принесли черного коршуна. В его сломанную лапу попала инфекция. Я давала ему антибиотики. Выжить-то он выжил, но лапа усохла и выглядела, точно нога мумии. Он совершенно не мог ею пользоваться. Пришлось его усыпить. Эта ворона выглядит гораздо лучше.
Представляю, как же выглядел тот несчастный коршун, если эту ворону можно считать идущей на поправку. Хвост у нее то ли вылинял, то ли (и это скорее всего) она сама повыдергивала из него перья. Осталось лишь несколько. Пока доктор держала птицу, я снова забинтовала ее лапу и повязала белый конверт на то, что осталось от хвоста. По крайней мере, не выщиплет последние перья. Ворона стала выглядеть весьма забавно — словно птица, склеенная из бумаги.
— На следующей неделе мы снимем повязку и будем разрабатывать лапу, — сказала доктор. — Ей нужны специальные упражнения на растяжку. А сейчас можно перенести ворону на воздух. Там ей будет
