работать, а Кольцо представляло собой всего лишь несколько тысяч километров наскоро собранных космических платформ. С того времени ООН использовала идеи Бозе-Эйнштейна для поддержки первого в истории человечества стабильного и эффективного межзвездного правительства. Когда генетические бунты пронеслись по Периферии, их удалось сдержать только благодаря контролю Объединенных Наций над орбитальными станциями телепортации. А когда начались набеги Синдикатов, войска ООН использовали те же самые станции при отражении каждого нападения противника, в ходе рейдов к отдаленным яслям и родильным лабораториям, для подавления беспорядков, возникавших там, где высаживались войска Синдикатов.
Но ценой за такую защиту стал полный контроль Объединенных Наций над межзвездным транспортом. И любому, кто сталкивался интересами с Техкомом, нужно было настраиваться на длительное холодное и одинокое ожидание.
Хаас показал своим толстым пальцем на поверхность планеты.
– Мы не можем хранить там больше месячного объема продукции, а Техком закрыл главную станцию телепортации для частных перевозок после того, как отключился полевой AI. На прошлой неделе я уволил две тысячи шахтеров. Еще один такой месяц, и в Шэнтитауне начнут голодать дети.
Ли подумала, что они, должно быть, уже голодают. В шахтерском городе грань между живыми и умирающими была очень тонкой. Иногда невыдача месячной зарплаты толкала семью за эту грань.
– Могу поклясться, что лучше иметь дело с Синдикатами, – продолжил Хаас. – По крайней мере, когда ломается их работник, они его чинят. Или расстреливают. Этого достаточно, чтобы поддерживать принцип двусторонних отношений.
Он посмотрел Ли в глаза и побледнел, осознав, с кем он разговаривает.
Она спокойно смотрела на него. Итак, Хаас – за отделение или, по крайней мере, не против рассмотрения этой идеи. Ли сомневалась, что сепаратистская болтовня на Мире Компсона может сейчас служить поводом для ареста, но неприятностей со своим корпоративным начальством он определенно не избежит.
«Хорошо, – подумала она. – Пусть сукин сын поерзает».
Но пытаться усугублять ситуацию она не собиралась.
– Перестаньте, – сказала она. – Я бывала на танцах достаточно, чтобы понимать: сказать что-то не значит сделать это. И я здесь для того, чтобы расследовать обстоятельства гибели Шарифи, а не ваши политические взгляды.
Вставая с кресла, Ли потерла рукой его подлокотник, покрывая полированную сталь тонким слоем отмерших клеток. Перепрограммирование кожных «жучков» для наблюдения запрещалось законом. Но она не помнила случая, чтобы кого-нибудь фактически наказали за это. И если она выловит что-нибудь в мутной воде, то сможет извлечь кое-какую пользу из этого, неважно с ордером или без.
Она уже повернулась к выходу, когда ей показалось, что она услышала шорох откуда-то из тени большого стола. Она остановилась, прислушалась и смогла бы поклясться, что почувствовала запах духов. Она посмотрела на Хааса, но он снова углубился в свои бумаги и, казалось, ничего не замечал.
Неужели кто-то подсматривал? Неужели во время их встречи здесь был еще кто-то?
«Нет, – подумала она. – Никаких женщин здесь не было. Просто небольшие шумы, как на каждой станции. От включения и выключения подачи тепла, от воздуха в вентиляторе».
Ничего не было.
СТАНЦИЯ АМК: 13.10.48
Ли зашла на борт, когда Хаас с командой уже ждали в тесном пассажирском отсеке челнока. В проходе она разделась и стала натягивать на себя одолженное ей шахтерское обмундирование и снаряжение. Большинство пассажиров отвернулись, Хаас – нет.
В комплект входили альпинистские ремни из микроволокна, устройство для дыхания с кислородным баллоном, аптечка первой помощи с эндорфиностимуляторами, заплаты из синтетической кожи и старомодный вирусный жгут. Ли развернула и натянула на себя ремни, вздрогнув, когда знакомое движение напрягло ее раненую руку. Полный комплект весил меньше снаряжения пехотинца, которое Ли приходилось носить на себе во время войны с Синдикатами, но само ощущение сбруи на плечах напомнило ей об опасностях, ожидающих ее в глубине шахты.
Хаас склонился над ней, и сейчас он выглядел гораздо крупнее, чем в кабинете за своим огромным столом. Его плохое настроение, казалось, исчезло. Он был вполне любезен, когда представлял Ли геологам и инженерам команды наблюдения, и не представил ее только женщине, сидевшей рядом с ним. Ли поняла причину с первого взгляда. Ответ был в сюрреалистическом цвете ее глаз, в ее нечеловеческом, почти отталкивающем совершенстве. Природа никогда не создавала людей с такой внешностью, и ни одному человеческому генетику не под силу было сконструировать такое лицо. Она могла быть только произведенной в Синдикатах в период после разрыва генетической конструкцией серии «А» или «Б».
Хаас перехватил взгляд Ли на эту женщину и жестом собственника положил руку ей на плечо.
– А это наша ведьма, – сказал он бесцеремонно.
Ведьма замерла под рукой Хааса, как хорошо выдрессированное животное, но что-то в ее позе говорило, что его прикосновение было ей неприятно. Хотя думают ли подобным образом конструкции из Синдикатов? Программируется ли «расположение» и «нерасположение» в их яслях? Могут ли чувства быть вычленены из совершенных, неизменяющихся, проверенных на симуляцию геномов? Или, может быть, негативные чувства были просто исключены, как и все другое, что создает индивидуальность?
Ли назвала себя и протянула руку.
Ведьма помедлила, затем осторожно протянула свою руку, как исследователь, приветствующий аборигенов, представляющих потенциальную опасность. Ее ладонь трепетала словно птичка в твердой руке Ли, и она склонила голову так, что Ли стала видна бледная изгибина ее лба. Темные волосы, прямые как лезвие ножа, спадали в обе стороны от пробора. Ли тайком наблюдала за ней после того, как все заняли свои места, и пилоты приступили к последней предполетной проверке. Она провела половину жизни в борьбе с Синдикатами, но ей редко удавалось так близко соприкасаться с генетической конструкцией такой высокой категории. Эту конструкцию, наверно, выращивали в резервуарах в орбитальных родильных лабораториях над планетами Синдикатов. Она росла в яслях среди своих двойников, никогда не видя других, непохожих на нее, никогда не слыша другого голоса и не ощущая прикосновения, кроме своего
