Глава четвертая
Солнце только поднималось из-за горизонта, когда Ники подъехала к дому профессора. Она не смела даже опустить взгляд и посмотреть на свои ноги, опасаясь, что тут же кинется домой переодеваться.
— Все люди носят шорты, — уговаривала она себя.
На ней были новые шорты, абсолютно приличные, а футболка даже не была чересчур обтягивающей. Но эхо прошлого все еще жило в Ники, эхо насмешек одноклассников, эхо равнодушия отца и бывшего мужа.
Она вздохнула и потрогала шорты. Люк Маккейд был единственным человеком, которого Ники когда- либо любила, кроме бывшего мужа. И вот сейчас она стояла на пороге его дома в узких шортах, одетых специально для того, чтобы привлечь его внимание… Зачем?
«Каждый совершает ошибки», — сказала она сама себе.
Она не позволит прошлому влиять на ее будущее, но Ники не хотела и повторять свои ошибки. И Силач, и Люк — оба были когда-то спортсменами, оба стали расчетливыми бизнесменами. И оба сумели причинить ей боль.
Ники не позволит подобному случиться снова!
Если она полюбит еще раз, она должна быть уверена, что это настоящая любовь.
Ники вышла из машины и двинулась на задний двор. В утреннем свете покрытый росой сад выглядел еще более запущенным. Ники склонилась над клумбой, которая вчера так расстроила профессора Маккейда.
Люк застонал, перевернувшись на кровати. Он уткнулся лицом в подушку, чтобы не видеть утреннего света. Голова раскалывалась, словно накануне он выпил бутылку шотландского виски, хотя Люк уже давно не совершал подобных глупостей — с тех пор, как подрался с лучшим другом.
Их дружба пережила этот неприятный случай, но Люк чувствовал себя виноватым каждый раз, когда видел шрам над глазом Рэнди и вспоминал, что причиной их драки была всего лишь его глупая любовь к неверной невесте. Именно тогда Люк поклялся никогда больше не терять контроля над собой.
Наконец он открыл один глаз и посмотрел на часы:
— Как, черт возьми, может быть восемь часов утра?!
Застонав снова, он натянул джинсы и спустился вниз, в комнату профессора.
— Дедушка? — Он толкнул дверь, но там никого не было.
Люк испуганно замер. Он волновался не о здоровье профессора — Джон Маккейд был здоров как бык. Доктор утверждал, что старик доживет лет до ста.
Люк сбежал по лестнице через две ступени и остановился, только когда увидел, что дедушка сидит на своем обычном стуле. Он был одет, чего старик не делал сам последние несколько недель. Кроме того, профессор раскрыл французские двери в сад. Казалось, ожидание было написано на его лице. И Люк тут же спросил себя, помнит ли о своем обещании Ники.
Ожидание дедушки могло быть хорошим знаком.
— Да, да, — бормотал дедушка. Он отпил глоток из чашки, оставленной Люком для него. — Именно так мой маленький сержант ухаживала за садом.
Люк подошел к дверям и с любопытством выглянул во двор. Посредине его лежала целая гора сорняков, свидетельствуя об упорной работе. Затем он увидел Ники, и у него перехватило дыхание. Ее прекрасные обнаженные ноги были обтянуты синими шортами. Тонкая талия — которую Люк мог обхватить руками — делала ее фигуру идеальной, подчеркивая форму груди, которую обтягивала простая футболка.
Люк шагнул навстречу ей, ступая по влажной траве.
— Я разбудила тебя? — спросила Ники, прежде чем он открыл рот.
— На самом деле я не знал, что ты здесь.
Ники зевнула и потянулась, гонкая футболка задралась, обнажив живот и еще сильнее подчеркнув грудь.
— Ты так выглядишь… — пробормотал он в замешательстве.
— Как?
— Ну… — он скользил взглядом по ее фигуре, поражаясь, какой изящной она оказалась. Он никогда и не предполагал, что Ники может быть такой… такой сексуальной.
— Ты сам подал мне идею надеть шорты, — невинно сказала она. — А что не так?
Люк открыл было рот и снова закрыл. Кто бы мог подумать, что маленькая мисс Серая Мышка могла лишить его дара речи? В попытке собраться с мыслями Люк огляделся вокруг. Видимо, Ники трудилась здесь уже давно, пока он спал.
— Давно ты здесь? — спросил он.
Она отбросила волосы с лица:
— Я пришла на рассвете.
— Ты многое успела.
Ники нахмурилась. Ей хотелось, чтобы Люк остался в доме. Она наслаждалась одиночеством и чувством единения с садом. И теперь не хотелось думать, как Люк воспринял ее новый внешний вид. Он вел себя странно. Возможно, ему не понравилось. Или, может быть, она выглядела смешной, но Люк был настолько вежлив, что промолчал.
Внезапно ее осенило, и Ники улыбнулась сама себе.
Люк? Настолько вежлив?
Люк Маккейд никогда не был вежливым. Ники предполагала, что его мать пыталась привить ему хорошие манеры, но, очевидно, уроки пропали даром.
— Чему ты улыбаешься?
— Я улыбаюсь?
— Да. Как Мона Лиза. И эта улыбка способна вскружить мужчине голову. Ну, сознавайся!
— Тебе придется умереть в неведении.
— Ты упрямая женщина, Ники Йоханссон… хотя что-то мне подсказывает: на самом деле к тебе можно найти подход.
Его пристальный взгляд задержался на ее груди, и она смутилась. Карие глаза Люка почти похотливо смотрели на нее, отчего сердце Ники подпрыгнуло.
И сейчас, когда Люк смотрел на нее по-иному, Ники почувствовала раздражение. Почему мужчины сперва замечают лишь нарядную раму и только потом уделяют внимание внутреннему содержанию? Она была той же самой Ники, что и вчера, только сменила одежду.
— Мне нужно работать, — сказала она, и улыбка исчезла с ее лица.
Ники хотела, чтобы Люк восхитился ею, но теперь почему-то почувствовала неловкость. Сегодня, когда он только появился, Ники еще раз отметила, как хорошо он сложен. Он не был так волосат, как ее бывший муж, и это ей очень нравилось. Люк демонстрировал свое тело без тени стеснения. Он стоял над ней сексуальный, полусонный, босиком.
Ники снова нагнулась над клумбой, вырывая упрямые сорняки. Рука протянулась над ее плечом и выдернула сорняк одним движением.
— Спасибо, — пробормотала она.
Тело Люка излучало жар, и контраст между его теплотой и прохладным, свежим утренним воздухом заставил Ники задрожать.
— Без проблем, — к ее удивлению, он опустился на колени рядом с нею. — Давай я буду мускулами, а ты мозгом, — предложил он. — Только скажи, где выпалывать.
По привычке она чуть было не заподозрила что-то нехорошее в его словах, но потом осознала, что дни, когда Люк поддразнивал ее в детстве, давно миновали.
— Я думала, ты должен работать.
— А что я, по-твоему, делаю?
