вмешиваться. Я ведь, собственно говоря, ничего такого рам и не сказал… Я ведь тоже знаю, что можно говорить, а что нельзя. Я ведь подписку давал, когда меня сюда посылали…
— Подписку? Какую подписку? — подхватил удивленно Скориков. — У вас тоже бюрократия? На слово не верят?
— Это чисто юридическая формальность… Не бюрократия… Слово к делу, как известно, не пришьешь. Ну, мне пора, однако Прошу извинить. Как-нибудь в другой раз…
Все задвигали стульями, поднялись со своих мест. Стоял общий гвалт, обменивались впечатлениями. Екатерина Васильевна отозвала Кохановского в сторону, о чем-то с ним говорила.
— Первое, историческое, заседание межпланетного клуба объявляю закрытым! — громко провозгласил я. — Второе заседание состоится ровно через год на планете Геда (если, конечно, будут получены въездные визы).
Кохановский повернул ко мне голову и натянуто улыбнулся, как бы давая знать, что слышал шутку, после чего продолжал разговаривать с Екатериной Васильевной.
— Дамы и господа, — продолжал я. — Поблагодарим нашего уважаемого пришельца Валерия Викторовича Кохановского за интересную беседу и за ту информацию, которой он счел возможным с нами поделиться, несмотря на реальную угрозу ссылки на еще менее развитую планету, чем наша.
Кохановский густо покраснел, но снова заставил себя улыбнуться и церемонно поклониться.
Раздались жидкие шутливые аплодисменты.
— Юр, кончай ваньку ломать! — сказал мне Скориков. — Это все-таки серьезные дела…
— Ты так считаешь?
Кохановский стал прощаться. Как-то церемонно, со всеми за руку. Екатерина Васильевна пошла его провожать. Неожиданно, уже из дверей, он вернулся.
— Юрий Александрович…
Во всей его фигуре было заметно колебание и нерешительность.
— Так когда вы предполагаете?..
— Что?
— Опубликовать… стенограмму нашего сегодняшнего разговора… Или что другое… Как вы себе это мыслите?
— Гм… Напечатаем… Как только получим разрешение управления цензуры Млечного Пути, — я снова попытался все свести к шутке.
— Я серьезно… — настаивал Кохановский.
— Серьезно… Вы думаете, там, — я указал на потолок, — придут в восторг от этой публикации?
Повторяю, я давно понял, в чем слабость Кохановского, в чем его ахиллесова пята. И в чем единственное наше спасение.
На этот раз, однако, я его не испугал. Напротив, он как бы весь ощетинился и проговорил решительно:
— Для меня это очень важно — публикация. Я многим рискую. Можно сказать, всем. Единственное, что оправдывает риск, — это если мой голос услышат миллионы. Не какая-то маленькая компания, а миллионы. Тогда я буду спокоен.
Он еще раз торопливо сунул мне руку и исчез.
— Ну как? — спросил я Борисова. — Что будем делать?
Он пожал плечами. За все время разговора Борисов не проронил ни слова. Сидел, забившись в угол.
— Вот чем заканчиваются анкеты на метагалактические темы.
Вернулась Екатерина Васильевна.
— Юрий Александрович, я хотела бы перекинуться с вами парой слов.
Мы пошли ко мне в кабинет. Она уселась поудобней в кресле, закурила.
— Так что вы предполагаете делать? — спросила она, пристально глядя мне в глаза.
— А что бы вы делали на моем месте?
— Напечатала бы все как есть. Вы же записали на магнитофон.
— А если завтра сюда, вот в этот кабинет, явится Вельзевул? Об этом тоже надо печатать?
— Ну, Вельзевул не явится… Это другое дело…
— Абсолютно то же самое, Екатерина Васильевна, уверяю вас! Абсолютно то же самое.
— Жизнь на других планетах не противоречит материализму.
— Жизнь — нет, но Кохановский, считайте, противоречит.
— Не знаю… По-моему, сто так очевидно: если где-то есть разумная жизнь, значит, могут быть и посланцы, представители этой жизни. Я знаю: ученые возражают — дескать, непреодолимые расстояния и все такое прочее. Но ведь все это технические сложности, они для нас непреодолимы, с нашим уровнем техники. В любом случае сейчас, в пору гласности, почему бы не рассказать об этом? В конце концов это сенсация. Много ли у вас сенсаций? Что-то давно не видела…
По-видимому, она собралась провести со мной диспут из серии «Есть ли жизнь на Марсе?». А заодно — поговорить о гласности и перестройке. Участвовать в таком споре мне совсем не хотелось.
— Екатерина Васильевна, я солдат. Прикажут — напечатаю. Даже Вельзевула.
— Вам прикажут, — сказала она ласково и с силой вдавила конец сигареты в пепельницу. — Я дала Кохановскому слово, что публикация будет. А бросаться словами я не привыкла.
В понедельник с утра меня вызвал главный. Я не узнал его. Куда девался его обычный лоск. Весь он был какой-то помятый — и лицо, и костюм.
— Юрий Александрович, — промолвил он, глядя куда-то в сторону. И голос у него тоже вроде бы был помятый, сиплый. — Как у вас дела с этим… «круглым столом»?
— Расшифровываем запись… — сказал я осторожно.
— Я не об этом. Что вы собираетесь с ним делать?
— Не знаю. Как решите… Как решит редколлегия…
— При чем здесь редколлегия? — встрепенулся он раздраженно. — Редколлегия… Не редколлегия заварила всю эту кашу! Вы заварили! Вам ее и расхлебывать!
Он помолчал. После продолжал, опять все тем же «помятым», тусклым голосом:
— Надеюсь, вы понимаете, что печатать это нельзя? Это вам не надо объяснять? Но и не печатать тоже нельзя… Учитывая некоторые обстоятельства…
Как вам это нравится? И печатать нельзя, и не печатать нельзя.
— Фрол Петрович, вся моя вина заключается в том, что я предложил напечатать анкету. Что касается Кохановского, я прекрасно справился бы с ним, если бы…
— Что «если бы»? — оборвал он меня, сморщившись, как от микстуры. — Послушайте, я видел, как вы с ним справляетесь. Да за одно это — за один только этот спектакль, который вы разыграли в моем кабинете, — вас надо немедленно уволить!
— И вообще, — добавил он через некоторое время, — ваш отдел работает плохо. Из рук вон… Гораздо хуже, чем при вашем предшественнике.
Я вздрогнул от неожиданности. Это уж вовсе ни на что не похоже. Это называется — «шить дело». Как работает мой отдел, главному редактору абсолютно неизвестно. Он от таких мелочей далек, как какая- нибудь звезда от грешной Земли. Еще менее ему известно, как работал мой предшественник: два десятка лет прошло, как я его сменил. Но, видно, перед разговором со мной он перекинулся словом с кем-то из своих приближенных, моих «доброжелателей», и тот, чувствуя настроение главного, поддакнул охотно: дескать, да, вы правы, не тянет Рыбников, вот Кавелин был — другое дело.
Маска мудрого, обаятельного, объективного человека, сурового, но справедливого, человека, поражающего всех неумолимой логикой, все более слетала с главного редактора. Передо мной сидел мелочный, мстительный, злобный человек.
— В общем так, — сказал он, подводя итог разговору, — даю вам… — он полистал календарь, — три… нет, четыре дня… до конца недели. Найдите решение. Не найдете, можете нести заявление. Я его подпишу немедленно.
Первым моим побуждением, когда я вышел из кабинета, было сразу же написать заявление об уходе…
