Он дающий силу и производящий огонь,
Он единый Бог над всеми богами, —
Кто есть Бог, Которого мы чтим жертвами?
И этот гимн непознаваемому богу <………> имеет в библейских псалмах <…………> целая пропасть отделяет такой гимн от доверчивой веры древних времен, которая хорошо знала богов, которым нужно было приносить жертву.
Последовательное развитие мышления или, вернее сказать, выделение его из мира призраков начинается в эту эпоху.
Древность индусских сочинений, — говорит и далее Ольденберг (стр. 32), — мы можем определить только гадательно, но едва ли однако существенно ошибемся, если будем считать появление их принадлежащими в IX или VII векам до христианской веры.
И вот на основании одного «едва ли ошибемся» таким-то путем и установилась индусская хронология. Но почему бы нам не сказать также «мы едва ли ошибемся, если будем эту поэзию считать принадлежащею к IX веку нашей эры»?
Сама сложность индусской религиозной философии показывает на ее новое время. В ней фигурируют те силы, которые видят, слышат и чувствуют и пространство — «страны света» и время, со своей создающей и разрушающей силой, и времена года и месяцы, и дни и ночи, землю и воздух и солнце, и ветер, который там веет, и силы дыхания, проходящие «по человеческому телу», и мысли, и слова. Тут часто уже не индивидуальные боги, а сплетение и действие этих таинственных сил управляют миром и приносят ему счастье и страдание.
Образуется атмосфера, богатая мистериями и символами. Во всем, окружающем брамина на жертвенном месте должны присутствовать теперь не только бог Агни, т.е. апокалиптический Агнец (созвездие Овна) и бог Саватар (т.е. Спаситель), но и все скрытые силы мирового целого: «ибо порядок жертвы производит все это». То что появляется глазу во время жертвы, есть не только то, что есть, или что кажется, но еще и нечто другое — а именно то, что оно обозначает. Слово и дело имеет двоякий смысл: открытый и сокровенный, и если человеческое знание стремится к открытому, то боги любят сокровенное и ненавидят все открытое.
Числа здесь, как и у средневековых европейских ученых, имеют тайную силу, слова и слоги, и рифмы тоже. Между фантастическими силами движутся фантастические явления, не связанные никакими законами человеческого понимания. Каждое время года подает свой голос.
Бытие и значение предметов сливаются друг с другом. «Праджапати (по-видимому, смешение славянского — прежний, т.е. Создатель) создал жертву Агни-Агнца, по созвучию перешедшего в жертвенный Огонь, как свой образ». Лучи солнца — это поводья, которыми запряжены в жизнь все создания. Оно привлекает ими к себе и возносит вверх жизнь всякого, кого захочет. И он тогда умирает. Но мудрец знает жертвенный Огонь, поднимающий его над царством катящихся дней и ночей, где солнце управляет жизнью и смертью.
Он спасает Огнем свою жизнь от смерти: «в сожжении Агни-Агнца заключается искупление от смерти». А эта игра слов Огняи Агнца показывает на приход жертвоприношений Овна от Балканских славян.
Куда ни обращается мысль автора Браманы Ста Путей, везде пред ней восстают новые боги и новые чарующие силы, и над всем выдается бог, существовавший прежде всех богов и всего сущего, Создатель миров Праджа-пати (Прежний Отец), который в начале был один, но сказал «я хотел быть множеством» и тотчас произвел из себя мир богов и людей, пространство и время, мышление и слово. Но мы нигде в индусских книгах не замечаем какой-нибудь борьбы могучей мысли, стремящейся к уяснению великих задач жизни. Суеверие, всезнающе и всеобъясняющее, самодовольно царит среди своих безумных образов. И под этой властью запутанных идей вырастает и теперь одно поколение за другим, и одно за другим неутомимо присоединяет к идеям прошлых поколений свои идеи.
Трудно осмотреться в этом полусвете, в котором двигаются бесформенные фантастические картины. Но и тут открывается некоторого рода психический естественный закон.
Силы, на деятельности которых, по мнению индусских мыслителей, покоится мировое целое, таковы не сами по себе: чем далее проникает мышление, тем яснее эти силы представляются зависимыми от великих основных сил, из которых исходит их жизнь, и к которым оне возвращаются, достигнув целей своего бытия.
Ни в одном из индийских текстов нельзя с такой ясностью проследить шаг за шагом генезис слабых признаков мысли до ее полной ясности, как в сочинении «Брамана Сто путей», заслуживающем названия самого значительного во всей индийской литературе.
«Брамана ста путей» показывает прежде всего, как при этой запутанной массе представлений выделяется представление об Я. На языке индусов Атман — (греческое Атмос, откуда слово атмосфера) — есть субъект, в котором находятся корни всех жизненных сил и жизненных функций человека. Силы дыхания проникают человеческое тело; властелин над всеми силами дыхания есть сущность Атмана — атмосферы, центральная сила дыхания, из которой черпают свое бытие другие отдельные силы дыхания.
Как человеческий глаз похож на глаз мира — солнце, так и воздух, будучи центральной сущностью Я, выходит за пределы человеческой личности и делается создающей силой, движущей великое тело мирового целого. Сущность атмосфера есть вместе с тем и властелин богов, создатель всего сущего, вызвавший из своего собственного Я все миры, и есть Перво-Отец Праджа-Пати. Множество отдельных фигур отвлекают внимание людей от него, который есть все. Но он ждет только времени, когда о нем опять вспомнят.
А из другой сферы представлений выделяется вторая сила — слово, признаваемая тоже космической великой силой.
По-санскритски Слово называется Брами (откуда путем перестановки звуков и русское слово бормот — бормотание) и им держится небо и земля.
Но это уже звучит знанием евангелия Иоанна, начинающегося словами: «В начале бло слово и слово было у бога (отца) и слово было бог». Таким образом, у браминов «Брама есть перворожденный в этой вселенной»; он первый рожденный перво-отцом миров, т.е. Атмосом (атмосферой).
Как ни различны образы, связываемые с этими обоими представлениями, но как и у христиан в процессе развития идеи об Атмане и Браме — о перво-отце и его сыне Слове — все более и более отождествлялись. Говорили, что «перворожденный во вселенной есть Брама»; но и об Атмане говорили: «из всего сущего существовал сперва Атман». Брама назывался лицом вселенной, а Атман есть «первенец вселенной». Определенное содержание, свойственное прежде представлениям об Атмане и о Браме, расширяется до беспредельности и вместе с ним все более и более исчезает различие подобных представлений. Фантазия, стремящаяся к единству, не имеет уже силы воспринимать отдельные образы в их особности. Совершенно так же, как и в современной христианской теософии.
Повторяя слова Апокалипсиса, брамин, — по словам Ольденберга (стр. 41), — говорит: «я чту того, кто был, и кто будет: Великого Браму, Единого вечного». «Будем чтить Атмана, духа, тело которого — дыхание, форма — свет, сущность — эфир, который приготовляет ы себе формы, какие хочет, быстрого, как мысль, полного праведной воли, полного праведного бытия, начало всего благоухающего, всего как сок, проникающего во все части света, сущего во всем. Этот дух малый, как зерно риса или ячменя, или пшеницы, пребывает в Я и он же больше неба, больше эфира, больше земли и больше всего сущего; он есть Я, дыхание, он есть мое Я. С ним соединюсь я, когда уйду отсюда. Истинно, истинно, что кто так думает, в том нет сомнения. Так гооврит Чандилия».
О сущности, как о всесозидающей атмосфере, у браминов в целой массе их мыслей проявлялись самые различные течения, причем совсем не замечалось их внутреннего противоречия.
«Атман, — говорится в «Брамане Ста Путей», — оформился в начале подобный человеку. Он осмотрелся кругом и не увидал кругом ничего, кроме себя самого; он сказал первое слово «я есмь», откуда происходит имя «Я»; потому и теперь еще тот, кого зовут другие, прежде всего говорит: «это я», а потом называет свое имя… Ему стало страшно, что он один, но он подумал: «так как нет ничего, кроме меня, то чего же я боюсь?» Тогда страх исчез. Кого ему было бояться? Боятся другого. Он почувствовал себя недовольным, потому что тот, кто один, чувствует себя недовольным. Он желал второго. В нем переплетались сущности женщины и мужчины. Он разделил эту сущность на две части, из них создались супруг и супруга; потому каждый из нас, — говорит Яджнавалькия, — только половина; этот недостаток (природа мужчины)
