выскочили трое. И я сразу увидел, что это, увы, не разведчики. Впереди бежал молодой офицерик, в фуражке и серо-голубой служебной форме люфтваффе. Он был без оружия. Следом за ним бежали двое в синих рабочих комбезах техников. У одного из них в руке был «вальтер», а у замыкающего «процессию» — автомат. Впрочем, из ангара, в спину «автоматчику», тут же слитно хлопнули три одиночных выстрела. И он неуклюже рухнул навзничь, не успев сделать и десятка шагов. А вот двое оставшихся героев люфтваффе кинулись в мою сторону. Явно торопились добраться до телефона. Ну, «Теркин, друг, не дай осечки…»
И знаете, не дал. Где-то могу этим даже гордиться. Задержал дыхание и первым выстрелом снял того, что был с «вальтером». Он кувыркнулся на землю. Я передернул затвор, выбросив стреляную гильзу и следующим выстрелом «успокоил» офицерика, который, видимо, так и не успел ничего понять в происходящем. Видя, что эти двое лежат и не двигаются, я поднялся из-за будки, дослал патрон в патронник и, взяв винтовку наперевес, двинулся к ангару. При ближайшем рассмотрении оказалось, что офицерику я умудрился угодить прямо в лоб, под козырек фуражки. Специально так хрен попадешь… У технаря с «вальтером» еще мелко подергивалась нога. Ему моя пуля попала в горло, явно перебив что-то жизненно важное. Кровищи с него успело натечь весьма изрядное количество… Из ангара не доносилось никаких внушающих оптимизм звуков, и я, онемев от нехороших предчувствий, вошел внутрь.
Ну, сказать, что внутри была бойня, я бы, пожалуй, не рискнул, но… В общем, немецких гадов оказалось значительно больше, чем я предполагал. Среди поваленных скамеек, технических стремянок и складных столиков в лужах крови, их чертова горохового пюре и эрзац-кофе (или это было какао?) лежали в неестественных позах три немца в полетной форме (в кожанках), четверо в служебной офицерской и одиннадцать в комбезах и спецовках техсостава. Плюс к ним трое на улице и часовой. Итого — аж 22 вражьих трупа. Минус четверо наших… Капитан и все три гоблина тоже лежали на полу ангара, абсолютно без признаков жизни.
Эх вы, «парни, которым будет вечно по двадцать»… Те, «кто прославил десант», мать его за ногу… Сколько раз я уже видел, как погибают вояки из ВДВ, и ну никак не могу к этому привыкнуть. По-моему, эти парни никогда и нигде не осознавали, что служат в самых мифологизированных войсках. Ведь наши советские ВДВ ни разу (!) за всю их длинную историю не смогли применить так, как это было написано в уставах и отражено в военной доктрине. У тех же немцев, по крайней мере, были Крит и Голландия, у американцев — Нормандия, у англичан — их ублюдочная Арнемская операция (где они тем не менее высадили на парашютах и планерах целую дивизию с частями усиления). А у нас? Несчастная Вязьма — громкая, надолго оставшаяся в военной истории неудача. Днепровский десант — тоже стопроцентный, совершенно идиотский, провал, хотя, конечно, менее громкий… А потом, и во взбунтовавшейся Венгрии в 1956-м, и в не хотевшей ходить строем Чехословакии в 1968-м, и в бессмысленном Афганистане, нашу десантуру всегда высаживали только посадочным способом. Парашюты у нас существуют для больших учений и прочей показухи. Вообще в советских ВДВ, если кто не помнит, в реальных боевых условиях никогда не высаживали с парашютами больше батальона. Есть, конечно, полумифические истории про Анголу и прочую Эфиопию, но это все явные сказки и пьяные байки. А успешно наш десант отчего-то воевал только там, где использовался как самая обычная пехота (в Афгане, например), на обычных БМП, в обычных касках и тяжелых брониках. Без понтов и прочих голубых беретов (там, откуда я пришел, голубой цвет беретов был изрядно скомпрометирован невдолбенными псевдовояками из войск ООН и их действиями, к тому же сей головной убор был поводом для ускоренного отстрела его носителя). Вообще на моей памяти десант всегда посылали в самое что ни на есть пекло, словно их отцы-командиры не осознавали, что войны все-таки обычно выигрывают нормальная пехота и танкисты. И что без их успеха, а равно и без артиллерии, ВДВ — ничто, звенящая пустота, мыльный пузырь. Потому что броня у них (все эти их пресловутые БМД и БТР-Д) даже против пуль всегда была никакая, ПВО и собственная артиллерия — тоже. Снаряжение у них всегда было скорее прыжковое, а не пехотное. Боеприпасов они при себе обычно таскают до обидного мало — отсюда и гибнут пачками. Зачастую — геройски, как их и учат. Собственно, это — как раз главное, чему их учили и учат. Но реально я ни разу не видел, чтобы батальон ВДВ со штатным оружием устоял в поле против такого же числа обычных пехотинцев, усиленных, скажем, батареей минометов и взводом танков. На моей памяти подобные эксперименты всегда очень плохо кончались… Хотя что это я? Может, эти ребята вовсе и не из ВДВ, а, скажем, работают по линии ГРУ? Черт его знает… Ладно, спите себе, братцы… За вас теперь можно разве что отомстить.
В ангаре я неожиданно узрел еще один повод для удивления. Позади тел убиенных стоял двухмоторный самолет, но это не был знакомый мне уже Ю-88. Эта машина, окрашенная в стандартные «ночные» черно-серо-зеленые цвета, была несколько других очертаний и с двухкилевым хвостовым оперением. Из носовой части пилотской кабины топорщились наружу металлические «веточки» тонких антенн. По-моему, это был какой-то вариант ночного истребителя с РЛС на базе «Дорнье-215» или «217». Дела… Интересно, откуда он здесь взялся?
Между тем единственным уцелевшим бойцом разведгруппы оказалась радистка. Она, как оказалось, сидела в неудобной позе на каких-то ящиках у самолета и явно пыталась мне что-то сказать. Левой рукой она с силой зажимала живот в области пряжки поясного ремня, и пальцы этой руки были заляпаны красным. Закинув винтовку на плечо, я подошел к ней.
— Н-наши как? — спросила она заплетающимся языком.
— Вашим, то есть нашим, кирдык, — ответил я, наклоняясь над ней. — Полный и окончательный. Ихним, впрочем, тоже. В общем, полное Ватерлоо под Полтавой… — Она всхлипнула и замотала головой.
— Ремень расстегни, краса моя ненаглядная, — потребовал я.
Она сняла ремень с кобурой и расстегнула куртку. Задрав ее свитер на животе, я понял, что хорошего тут, похоже, мало и я опять влип. Сушите весла, сэр… Девочку ранило в живот. Одна, скорее всего, пистолетная, пуля, левее и ниже пупка. Аккуратная такая дырочка, крови, в общем-то, мало. Фигово… Спросил ее, есть ли чем перевязать. Она достала из кармана куртки индивидуальный перевязочный пакет.
«Ох, и не везет же мне с бабами на войне», — подумал я, бинтуя радистку. Как только они получают кусок рваного железа в мякоть и начинают плача и икая помирать в страшных мучениях, я тут как тут оказываюсь в свидетелях и, я бы даже сказал, непосредственных участниках очередной трагедии. Сплошная долбаная танатофилия вперемешку с некрофилией… Какой-нибудь маньяк-извращенец на моем месте был бы только рад. А мне от всего этого только дурные сны и ворох воспоминаний, которые так и хочется стереть из памяти…
Ни к селу ни к городу я вспомнил нашего «лейб-медика» Светлану Дитлову. А точнее, ее смертельное ранение во время последнего ночного налета. Случай, кстати, чем-то похожий на нынешний. И ведь орал же ей, когда началось, дуре, чтобы ложилась и не мельтешила. Но она меня, похоже, не услышала, тем более ее санитарный КУНГ загорелся чуть ли не первым… И, вместо того чтобы залечь и по возможности отстреливаться, она начала играть в военно-полевого хирурга Пирогова (было такое древнее черно-белое кино). Она бегала, пыталась командовать, доставала народ из горящих машин, требовала оказывать помощь раненым и еще много чего. И все эти бабские истерические прыжки и ужимки происходили в момент, когда вокруг нас вилась самая натуральная стальная вьюга из этих суббоеприпасов. Я потом в импровизированном санбате увидел целый тазик этих игольчатых стрелок из начинки вертолетных НАРов. Толщиной они были со стержень от шариковой ручки, только оперенные и из какого-то очень твердого на ощупь металла. Потом выяснилось, что при разлете их скорость была чуть ли не сверхзвуковая и эти «иголочки» пробили бортовую броню БТР-70. Сколько этих стрелок наша энергичная Дитлова в конечном итоге поймала себе в живот — не знаю, не считал. Когда после окончания налета опомнились, стали считать убитых и тушить технику, она вдруг обнаружилась сидящей на корточках. Живот свой она намертво обняла обеими руками, но кровь из него буквально струилась по ее сапогам на снег. Никогда такого не видел… Когда мы стали ее перевязывать — Рустика стошнило. Н-да… Живот ей тогда изодрало, как картонный лист при попадании дробью. Все смешалось — живая плоть, ватная подкладка куртки, дерьмо из кишок… Внутренности почти что свешивались наружу, а уж какой запах был… Знаете, как пахнет содержимое распоротого живота, да еще в тесном, замкнутом объеме бронетранспортерного боевого отделения?! Я бы тогда тоже блеванул, да было нечем… А когда мы Дитлову перевязали, ей стало больно уже по-настоящему. Шутка ли, у нее в кишках засело несколько таких офигенных «подарочков». Пока мы ее везли по колдобинам, на нашей КШМ, был сплошной театр ужасов. Мы тогда долго искали какую-нибудь медицину и
