Мама наморщила лоб, потом улыбнулась.
— Успокойся. Это было хорошо и романтично, — заверила она дочь. — Если я не ошибаюсь, дело происходило на крыше одного старого московского дома под ласковыми лучами большого-пребольшого майского солнца…
Наконец я хоть что-то узнал об обстоятельствах рождения Майи… Впрочем, Мама могла и пошутить. Чтобы не огорчать дочь. Ведь этот разговор ни к чему не обязывал, да и доктор был прав: точно высчитать сам момент почти невозможно. Но Майя, конечно, даже не усомнилась в этом.
— Ах как хорошо! — воскликнула она. — Обожаю солнце!
— Смотри, растаешь, Снегурочка! — предостерег ее Папа.
Майя все еще была в расшитом серебром сарафане и высоких голубых сапожках.
— Я и забыла, что я еще Снегурочка! — засмеялась она. — А что же наш Косточка, — спохватилась она, — как насчет него?
— Насчет него? — рассеянно повторила Мама.
— Ну да, как насчет подробностей?
— Боюсь, что на этот раз не удастся вспомнить…
— Почему же не удастся, — педантично сказал Папа. — Не в тот ли день, когда ты разбила большое зеркало, а потом в меня первый раз стреляли?
— Нет, конечно, — поспешно возразила Мама. — Это произошло значительно позже.
— А по-моему, именно тогда.
— А я говорю, гораздо позже.
Было видно, что Маме просто не хочется связывать такой важный момент с неприятными происшествиями.
— Если и позже, то не намного, — настаивал Папа. — К тому же тогда, слава Богу, все обошлось благополучно. Уже на следующий день мне удалось заключить важные соглашения, и ситуация стала развиваться самым наилучшим образом.
— Вот тогда это и произошло, — убежденно сказала Мама. — Ты устроил себе короткий отпуск, и мы провели его здесь, в Деревне. Мы ездили охотиться на кабанчика, потом устроили пикник… Я очень хорошо все помню.
— Пусть так, — усмехнувшись, согласился Папа. — Кабанчика я тоже помню. Кстати, Косточка обожает стрельбу и вообще всякое оружие. Значит что — то такое ему действительно передалось. Для мужчины это полезное качество. Только я бы предпочел, чтобы он побольше развивал мозги.
— Косточка чрезвычайно способный мальчик, — подал голос дядя Володя. До этого наш чудак сидел тихо, пристроившись под елкой. Он уже снял костюм Деда Мороза, бороду, стащил парик, только на висках и подбородке у него остались белые клочки ваты. — Никогда не знаешь, какая фантазия придет ему в голову в следующий момент.
— Ты имеешь в виду свой сегодняшний полет из саней? — насмешливо осведомился Папа.
— Он сказал, что это был несчастный случай! — воскликнул я.
— Так оно и есть, — смутился дядя Володя. — Конечно, случай!
Выгораживал он мальчика, что ли?
— Ладно, — покачал головой Папа, — если в момент зачатия ситуация вышла из-под контроля, то теперь ничего не изменишь. Тут по неволе станешь фаталистом. — Трудно было понять, говорит он серьезно или шутит. — Кстати, ты бы, знаток детской психологии, пошел взглянул на детей, что они там делают, не пора ли им спать?
— Иду, — послушно кивнул дядя Володя.
Он скоро вернулся и сообщил, что ребятишки ведут себя наилучшим образом: расположились со своими подарками на ковре вокруг Косточки и тихо-мирно играют.
— Как бы там ни было, все имеет свой смысл, — сказала богемная половина профессора Белокурова, — предметы, которые находятся вокруг нас, будь то разбитое зеркало, кабанчик или еще что все — это мистическим образом сплетаются в судьбу. Как по твоему, котик? — обернулась она к мужу, дремавшему рядом.
— Пожалуйста, еще немного, милая, — сквозь дрему пробормотал плотненький, похожий на вареного рачка профессор, не открывая глаз.
Мы рассмеялись.
— А вы что обо всем об этом думаете, отец Алексей? — полюбопытствовал я у нашего батюшки.
Попадью Марину, которой, судя по всему, тоже было, чем похвалиться насчет деток, явно разбирало желание поведать нам кое-какие подробности, но О. Алексей, дабы не уронить достоинства сана, строгим взглядом приказал ей помалкивать, а нам строго попенял:
— Хоть я, слава тебе Господи, не профессор и не архитектор, но скажу вам. Сотворение человека есть тайна превеликая. Только один Бог ее ведает, и не вам, дуракам, о том рассуждать!
Мы, конечно, спорить не стали, поскольку, в конечном счете, так оно, наверное, и было.
Между тем небо за окнами как будто начало светлеть. И сразу на всех навалилась усталость. Мы стали разбредаться по комнатам. Я хотел еще ненадолго задержаться в гостиной, но Наташа сказала:
— Пожалуйста, приведи Александра. Я ложусь. Если ты идешь, поторопись, пока я не заснула.
Мне показалось, что дети выглядели расстроенными. За исключением, пожалуй, Косточки, Вани, старшего сына священника, и Яши Голицына, которые, многозначительно перемигнувшись, спокойно разошлись следом за родителями. Особенно расстроенный вид был у силача Алеши. Да и наш Александр со своим новым плюшевым Братцем Кроликом в руках поплелся за мной как в воду опущенный.
— В чем дело? — спросил я.
— Все в порядке, папочка, — ответил Александр.
Я решил, что это просто сказывается усталость.
Мы привычно разместились в двух смежных гостевых комнатах на втором этаже, которые считались «нашими» в Деревне. Наташа заперлась в ванной, а я стал укладывать Александра. Мальчик лег в обнимку со своим смешным Братцем Кроликом. Как странно, иногда сын казался мне почти взрослым, иногда маленьким. Сейчас, когда он взял в постель игрушку, выглядел совсем малышом. Я провел ладонью по его шелковым светлым волосам и заглянул в широко открытые блестящие глаза, которые при солнечном свете были абсолютно синими, а сейчас, в полутьме, почти черными. Я наклонился и поцеловал его в щеку.
— Папочка? — вдруг сказал сын.
— Что?
— Москва должна быть моей, правда?
— То есть как? — не понял я.
— А Косточка сказал, что Москва его.
— Ну и что?
— Ведь ты ее построил, правда, папочка? Значит, по справедливости она должна быть моей. То есть нашей…
— Я ее не строил. Ее строили многие люди. Я ее придумал. А места в ней должно хватить всем.
— Но, папочка, ты всегда говорил, что ты ее построил.
— Я ее создал в моем воображении. Родил идею. Ну и конечно, сделал проект.
— Ну вот. Тем более.
— Места в ней хватит всем, — повторил я.
— Но для тебя сейчас места нет, папочка, — заметил Александр.
— Ничего, — улыбнулся я, — когда-нибудь найдется.
— Если бы она была моей, я бы взял тебя.
— Спасибо, милый… А теперь спи.
Я снова поцеловал его.
— Спокойной ночи, папочка. Пусть тебе приснятся хорошие сны.
— И тебе тоже.
— Позови потом маму, — попросил Александр.
— Хорошо, — сказал я.
