— Это он… наш новый равноапостольный Федя Голенищев!.. А что, — торопливо продолжал дядя Володя, — ведь на самом деле никто даже не видел его тела. Откуда это известно, что он погиб? Может, он не погиб, а находится в некотором секретном месте и оттуда направляет тех, кто должен уничтожить его убийцу…
— Убийцу? — переспросил я. — Так, значит, его все таки убили. А он, тем не менее, направляет? Ты, кажется, тоже заговариваешься, Володенька. Федя жив, хотя его убили, и он же руководит?!
— Ну да, — кивнул дядя Володя, — что то в этом роде. Почему бы нет?
Я долго сидел молча. Что тут скажешь. Потом безнадежно вздохнул:
— Знаешь, ты тоже дурак, Володенька. Это ужасно глупо. Это все равно что… — Я на секунду умолк, подбирая пример. — Это все равно что заявить, будто в качестве подставного лица они выбрали кого то из наших покойников — беднягу Толю Головина или, скажем, несчастного маршала Севу. А то и нашего доброго доктора… Они все нарочно так устроили. Они ведь тоже могли как-нибудь не совсем умереть, и теперь действовать из какого-нибудь секретного места. А?
— Да, действительно, — растерянно промолвил дядя Володя. — Это тоже чрезвычайно похоже на правду.
— А еще лучше… — Я наморщил лоб, напряженно стараясь поймать ускользающую мысль. — А еще лучше, и в этом будет самая что ни на есть правда, если это… — Я снова умолк, а потом вдруг выпалил: — Если это он сам… Папа!
И вскочил с места.
— Да! — вскричал дядя Володя, тоже вскакивая с места.
Мы смотрели друг на друга, пораженные этим предположением. Потом я медленно опустился на диван. У меня перед глазами мелькали какие то точки. Дядя Володя сел рядом со мной.
— Мы оба сумасшедшие, Володенька, — сказал я. — И не только мы с тобой. Все вокруг посходили с ума.
— Да, — согласился он, — если у нас дошло до такого…
— Как бы там ни было, — продолжал я, — все таки все замыкается на них двоих — на Косточке и Папе. С Папой все ясно. Теперь все зависит оттого, как поведет себя мальчик. Что ты об этом думаешь? Может он пойти на… крайнее?
— Не знаю. Иногда мне кажется, что это совершенно невозможно, а иногда — что он способен на все.
— Но ведь Папа и Мама — родители, и они так умоляют его. Он, конечно, смягчится. Тем более что Папа соглашается принять их дурацкий ультиматум. Скоро этот кошмар прекратится.
— Да, Косточка совсем не злой мальчик… Но ты знаешь, Серж, — покачал головой дядя Володя, — у детей между собой особые отношения. Они стараются все делать по правде и по совести. По крайней мере так, как они это понимают. Косточка у них безусловно главный, но и другие тоже могут повлиять.
— То есть? — спросил я.
— Мне известны их настроения, — объяснил он. — Сироты будут требовать для Папы самого сурового наказания. Я знаю, они на этом настаивают. Они считают, и, наверное, не без оснований, что он повинен Бог знает в каких преступлениях — в гибели их отцов — доктора, маршала, всенародноизбранного правителя…
— Значит, это нужно немедленно объяснить Папе! — воскликнул я. — Он отменит свое распоряжение об отправке ребят в Москву. Должен же он понять, что для него лучше, если Косточка будет решать все один. Нужно немедленно бежать к Петрушке!
— Я уже говорил об этом с Петрушкой, — вздохнул дядя Володя. — Он и слушать не хочет, только смеется. Для Папы, дескать, будет куда спокойнее, если вся компания соберется вместе. Для Папы это лучшая гарантия своей безопасности. Нет, Петрушка не даст нам поговорить с Папой.
— Вот гад!.. В конце концов Папа и сам должен прийти к такому выводу. Но к этому времени детей уже привезут в Москву! Он начнет выполнять их условия, а Парфен с Еремой будут держать их в осаде. Это замкнутый круг. Так может продолжаться до бесконечности. Вернее, это не будет продолжаться до бесконечности, потому что где-нибудь обязательно сорвется и тогда… Даже подумать страшно!
— Я пробовал говорить с детьми. Пробовал переубедить их, но они мне больше не верят… — Дядя Володя понурился. И снова у него сделался такой вид, словно он уже смирился с тем, что должно произойти что то ужасное. Я не мог вынести этого вида.
— Но ведь ты у нас всегда был лучшим знатоком детской психологии! — набросился я на него. — Придумай что-нибудь!
— Я хочу тебе кое что показать, Серж, — вдруг сказал дядя Володя, вставая. — Давно собирался показать. Иди ка сюда…
— Что такое? — поморщился я.
— Чем объяснять, лучше просто взглянуть. Иди посмотри!
Он пересек веранду и, открыв дверь в комнату, поманил меня туда.
Я сразу вспомнил, что раньше он никогда не приглашал меня внутрь, а всегда усаживал на веранде. Вспомнилось также, как однажды, еще весной, когда я заходил к нему, я ощутил, что здесь пахнет какой то тайной. Тогда мне даже показалось, что может быть он прячет там женщину. А потом, когда мне на глаза попались какие то вопиюще громадные очки, которые пришлись бы впору разве что снежному человеку, он суетливо спрятал их с глаз долой без всяких объяснений. Да, у него там явно содержалось нечто, что он по каким то причинам прятал от посторонних. Секретная комната. Темная комната.
И вот теперь он сам звал меня туда.
— Ну, — вздохнул я, с трудом поднимаясь, — что там у тебя?..
Я вошел, и, как только дядя Володя щелкнул выключателем, мне показалось, что у меня снова началось что то вроде припадка. Как будто меня проткнули словно шар и я стал стремительно сдуваться, уменьшаясь в размерах. А может быть, увеличилась сила тяжести, и у меня подкосились ноги. Или я просто стал куда то проваливаться… Я пошатнулся и машинально ухватился за локоть дядя Володи, как будто боялся, что еще немного упаду на колени.
Все пространство комнаты было удивительным образом гипертрофированно. Комната была довольно большая, да, но дело было не в ее настоящих размерах. Не то чтобы она казалась большой, но в ней я сам себе показался каким то мгновенно укоротившимся и уменьшившимся.
Впрочем, тут тоже не было ничего сверхъестественного и сложного. Это был трюк с масштабом. Единственная хитрость, благодаря которой возникала эта стереометрическая иллюзия, заключалась в том, что все в этой комнате без исключения, буквально все предметы имели неестественно большие размеры.
Благодаря профессионально развитому чувству пропорций и абсолютно точному глазомеру, я сразу определил, что все здесь имеет одинаковое и пропорциональное увеличение — в масштабе 1:1,5.
Вот кровать, размерами как раз подходящая для баскетболиста. Огромная кровать, На ней вполне можно спать поперек или развлекаться сразу с двумя женщинами. Стол перед огромным окном, который был мне почти по грудь. Стул, усевшись на который, я едва мог дотянуться ногами до пола. На столе лежали громадные очки, которые я уже однажды видел. Тут же лежали спичечный коробок, величиной с ладонь, сигареты, размером с сигару. Громадные вилки, ложки, стаканы. Мощная катушка с толстыми нитками и длинной иголкой. Наперсток величиной с небольшую рюмку. Громадные — телефон, книги, карандаши, авторучка, даже канцелярские кнопки. Даже выключатель на стене и лампочка в абажуре были неестественно, нестандартно велики… Как я уже сказал, буквально все было таким.
Я задумчиво стал перебирать странные предметы, лежавшие на огромном столе. Мне показалось, что они словно наэлектризованы. Я пытался и не мог угадать свойство нарождающегося во мне ощущения. Мой взгляд упал на высоченный и невероятно объемистый зеркальный шкаф. Шкаф, на который… Вот именно!.. На этом шкафу, если бы меня сейчас кто подсадил, я бы мог расположиться, словно на обширной площадке — совершенно как в детстве. И, ей Богу, я действительно был не прочь забраться на него прямо сейчас!
