изумляло, с какой легкостью сын усваивает новый материал и адаптируется к непрерывно усложняющимся условиям.
Тут, конечно, не было большого чуда. Дети постоянно обмениваются между собой новой информацией и без видимого усилия овладевают всеми новинками, едва те появляются в компьютерной сети. В отличие от взрослых, дети вообще не мудрствуют, не пытаются прежде времени проследить все связи, преодолеть хаос и систематизировать новую информацию. Перенимая друг у друга разрозненные навыки, они, можно сказать, действуют тупо-прагматически, тогда как мы, взрослые, утратили эту легкость восприятия и образа действия, и нам даже претит действовать наугад. Мы патологически желаем во всем осмысленности, а в результате вязнем в бесчисленных «почему»… Впрочем, по сравнению с родителями и мы в свое время казались удивительно продвинутыми акселератами.
В общем, Александр чувствовал себя в потоке сложной и многообразной информации, как рыба в воде. К тому же у них в школе имелся свой прекрасный компьютерный консультант и эксперт — сынок нашего компьютерного гения Паши Прохорова. Наш домашний компьютер был оснащен стандартным набором игровых устройств — модемом, активным речевым модулем, а также парой виртуальных перчаток. Когда я заглядывал в комнату к сыну, меня охватывало понятное отцовское умиление. Это была трогательная и одновременно забавная картина: по соседству с образцами новейший компьютерных технологий, Александр все-таки поместил свою любимую игрушку — плюшевого друга Братца Кролика. Слава Богу, мой сын все еще оставался ребенком, несмотря на то, что был занят сложной игрой, освоить которую затруднялся даже я, взрослый.
Несколько дней подряд я подсаживался к нему, чтобы следить за тем, как развиваются события в игре и не потерять нить происходящего. Но затем неделю-другую пропустил, а когда вновь взглянул на игру, то, увы, уже не мог угнаться за логикой происходящего и начал терять всякий интерес. Дергать сына постоянными вопросами не хотелось. Раньше Александру не терпелось поделиться своими достижениями, но с тех пор, как втянулся в эту игру, он вообще перестал интересоваться моим мнением и даже выглядел недовольным, когда я отрывал его от компьютера праздными вопросами.
Как-то раз я подошел и встал у него за спиной. Александр нетерпеливо заерзал. Я понял, что сын занят выполнением какой-то очередной миссии и я ему мешаю. Но меня заинтересовал вид происходящего на экране. На этот раз в игре отсутствовали обычные перестрелки с нагромождением боевой техники и головокружительными гонками по эстакадам. Действие протекало в относительно спокойном русле, шло манипулирование некими пространственными объектами — что — то вроде путешествия в виртуальной реальности. Александр часто переключался на какие-то вспомогательные архивы, просматривал каталоги. Мне показалось, что для дальнейшего прогресса в игре, ему требовалось совершить какую-то не слишком напряженную, рутинную работу, и он старался сделать ее побыстрее. Сути происходящего я уже совсем не понимал. Сын несколько раз косился в мою сторону, словно ожидая, что последуют мои дилетантские вопросы, на которые ему хочешь-не хочешь придется что-то отвечать. Я уже собирался уйти, но тут картинка переменилась, и я буквально онемел от удивления. Я так удивился, что даже протер глаза. Если раньше действие игры разворачивалось в абстрактных интерьерах: безликих коридорах, туннелях, ангарах и подземных гаражах, то теперь на экране монитора мелькали совершенно реальные объекты — фрагменты реальной панорамы Города и Москвы! Да, да, именно так — действие в «Великом Полудне» переместилось в Москву! Более того, архитектура Москвы была воспроизведена с поразительной точностью. Как будто кто-то скопировал ее с планов, хранившихся в моих старых компьютерных файлах. Причем не только с внешней стороны, но, что удивительнее всего, во всех внутренних проекциях и разрезах — со стороны коммуникаций, служебных помещений и технических терминалов. Короче говоря, в этой детской компьютерной игре самым непосредственным образом воспроизводились материалы абсолютно секретные, не так давно изъятые у меня службой безопасности вместе с рабочим макетом Москвы. Я обнаружил такие проектные и компоновочные подробности, о которых и сам успел позабыть.
Едва я оправился от одного удивления, как пришло время удивиться еще больше. До меня дошло, что в игре используются не только реальные объекты Москвы, но и реальные обстоятельства текущей жизни общества — политики, экономики и так далее. Сюжет игры как бы непосредственно встраивался в реальность. В частности, замелькала информация о России. Мне бросилось в глаза одна строка, из тех, что появлялись в боковом окошке дежурных сообщений. «РОССИЯ ПЛЕБЕЕВ ЗАНИМАЕТ ШАТРОВЫЙ ДВОРЕЦ» — прочел я.
Несколько дней назад из информационных бюллетеней мне стало известно, что Россия сподобилась получить официальное приглашение провести очередное заседание в Москве, но где именно оно будет проходить, мне еще не было известно. И вот теперь я это узнал!
— Что, разве Россия действительно расположится в Шатровом Дворце? — тронул я сына за плечо.
— Ну да, — кивнул Александр, — в этом все и дело…
Он вызвал на экран сводку последних новостей. В ней сообщалось, что на ближайшем заседании России в качестве почетного председателя будет распоряжаться наш народный кандидат Федя Голенищев, а само заседание пройдет не где-нибудь, а именно в главном зале Шатрового Дворца, и уже ведется соответствующая подготовка.
— Интересно… — прошептал я.
Гигантский мегаполис, каким являлась Москва, представлял собой сложный, монолитный ансамбль объектов, каждый из которых, и сам по себе мог считаться законченным и самодостаточным произведением архитектуры — будь то небоскребы Концерна, здание центрального терминала или хотя бы скромная домовая церковь на Ключах. Беспримерное по своему размаху строительство велось, естественно, в несколько этапов. Даже в тот период, когда меня практически оттерли от непосредственного руководства ходом работ, а мое место заняла сводная бригада прорабов, я еще какое-то время появлялся на объектах и продолжал наблюдать, как мои идеи воплощаются в жизнь. Всякий раз я с удовлетворением отмечал, что, несмотря на постороннее вмешательство, основные принципы, заложенные мной в генеральный проект, оказывались сильнее любых частных проявлений самодеятельности и головотяпства исполнителей, самодурства начальников и хозяев. Не только мегаполис в целом, но и каждый объект, каждое здание, мост, парк или самая маленькая площадь чудесным образом приобретали в точности тот уникальный облик, который был заложен в первоначальном проекте. Разрабатывая свою концепцию еще на стадии общих эскизов, я смог добиться такого архитектурного и инженерного решения, что вплоть до последнего бетонного блока или простого кирпича — все элементы можно было скомпоновать, подогнать друг к другу и выстроить по одному единственному принципу.
Когда стены были возведены, кровля смонтирована, коммуникации проложены, наступал черед отделочных работ и внутреннего и внешнего дизайна — с учетом функционального назначения того или иного объекта и пожеланий заказчика и владельца. То, что называется «доводкой». Увы, на этой последней стадии, как правило, происходило то, что являлось каплей дегтя в бочке меда… Появляясь на объекте, я раз за разом испытывал не то чтобы горькое разочарование, но что-то вроде вялой, но оттого не менее муторной досады. Все мне здесь казалось неадекватным, уродливым, нарочитым или попросту безвкусным. Возможно, это во мне взгоняли желчь чисто авторские амбиции. Впрочем, проходило какое-то время, глаз привыкал к тому, что было наваяно и наклепано «поверх» моей архитектуры, и моя досада сменялась добродушной иронией. Как бы там ни было, что касается дизайна и интерьеров, то в соответствующих разделах проекта я ведь не давал подробных описаний, — только самые общие идеи и рекомендации. Я был вынужден подчиняться произволу будущих хозяев.
Все объекты Москвы были одинаково любимы и дороги мне, но к Шатровому Дворцу у меня было особое отношение. Здание располагалось в самом сердце мегаполиса и было своего рода энергетическим центром, образно говоря, генератором, который сообщал особую организующую и фундаментальную энергию всему архитектурному организму, — а, может быть, даже всему окружающему пространству.
С самого начала я знал, что в таком грандиозном сооружении, каким я предполагал увидеть свое творение, непременно должно быть здание исключительное по своему функциональному назначению. Так
