выцвели, и он не был потрясён однажды подслушанным случайно разговором матери с отцом о некой девочке, дочери отца от его первого брака, то есть родной сестре Ивэна. Ему пришла тогда в голову мысль, что своей неистовой мечтой он совершил чудо и, произведя сдвиг во времени в обратную сторону, добился всё-таки появления сестры на свет. Только теперь она ему была не нужна, слишком поздно он узнал о её существовании, да и не о такой сестре он мечтал тогда — далёкой и незнакомой. Но ведь она всё же существует, и значит, есть вероятность встречи с ней. Конечно, это одна миллионная процента, но она есть. Ведь он может встретить свою сестру на улице и не узнать её. А может быть, он уже встречал её и затевал с ней любовную интрижку, не зная, что она его сестра. Ею могла быть и та первая его женщина, и вторая, и притягательная незнакомка. Но этого не может быть. Ведь — всего одна миллионная процента! А что же тогда ведёт его по стране с такой сокрушающей все препятствия силой?
И сила была такова, что внезапно он увидел ту, что искал, в нескольких шагах впереди себя. Исполнение желания произошло так элементарно просто (Ивэн не сомневался, что секунду назад незнакомка не существовала, но появилась по воле Божьей и по его, Ивэнову, желанию), что, поглупев от простоты этой по самые колени, он не нашёл ничего лучшего, как догнать её, уходящую от него быстрым, но неровным шагом, и дотронуться до её руки. Она обернулась.
— Саша?
Ивэн удивился вдвойне, ибо это была не она, но как похожа! А он вроде бы не был Сашей, а кем-то другим. «Довольно приятная дивчина, но с чересчур лихорадочным блеском глаз, как будто больная или не в себе», — успел подумать Ивэн.
— Извините, но я, кажется, не Саша. Я тоже ищу кое-кого, но, к сожалению, не вас.
Незнакомка пристально вглядывалась в Ивэна, зрачки её были расширены.
— Простите, я ошиблась. Но вы так похожи.
— Меня зовут Ивэн.
— Ивэн, я прошу вас, раз уж так получилось, что мы встретились, не оставляйте меня одну. Это ничего, что вы не Саша. Он бросил меня. Я схожу с ума. Я не знаю, что со мной может случиться. Я так одинока. Не бросайте меня, пожалуйста, хоть вы.
— Но я же не Саша.
— Да, да, Ивэн, извините. Это ужасно, что приходится обращаться к чужим на улицах… — При слове «чужим» сердце Ивэна дрогнуло. К тому же у неё был чудный голос с трагедией в согласных и тревожным искушением в «а», «о» и особенно в «у», и вот теперь мы с Викторией совсем одни.
— А кто такая Виктория?
— Моя дочь.
— Значит, вы не так одиноки?
— Виктория милая, но она ревновала меня к Саше. Мы сидим дома двое, но каждая в своей комнате. Пойдём к нам, Ивэн, тебя послал ко мне сам Бог.
И ошарашенный этим натиском Ивэн был увлечён за руку из одного переулка в другой, потом в третий, затем, при последней неубедительной попытке вырваться, втащен за руку в парадную дома и, наконец, водворён в некую, довольно респектабельную квартиру, обстановка которой странным образом благотворно подействовала на взвинченные нервы преследователя, самого попавшего в западню. Квартира не походила на притон мафиози (как будто он бывал в них), и дверь им действительно отворила Виктория, девочка лет 13–14.
— Ты, наверное, хочешь есть, — хлопотала женщина, — Виктория, ну-ка займись гостем, а я сейчас. — И она удалилась, а Виктория стала накрывать на стол, что было весьма кстати, ибо в имперском городе Киеве людям, не желавшим, подобно Ивэну, есть мясо наших младших братьев по разуму, приходилось туго. В кафе, ресторанах и просто буфетах всё было только с мясом и салом. Даже знаменитые украинские вареники в спец. вареничных, и те содержали убоину, а на возмущение Ивэна: «Да разве вареники бывают с мясом и где же ваши знаменитые вареники с творогом, картошкой или с вишнями?» — работники киевского общепита отвечали загадочным покручиванием указательных перстов у благородных и высоких радяньских лбов. Не собирался Ивэн рассиживаться в этом странном доме, но когда увидел полный стол яств, по его неосторожному замечанию, без продуктов, содержащих трупные яды, зато с тремя сортами сыров и бутылкой редкого вина «Троянда Закарпатья», дрогнуло суровое сердце романтика под натиском желёз внутренней секреции.
Виктория оказалась действительно милой девочкой и умелой хозяйкой. Пока мама, которую, как выяснилось, звали Олей, отсутствовала, она занимала порывавшегося уйти Ивэна светским разговором и авантажно, как взрослая, юлила попкой во время проходов из кухни в гостиную и обратно. Вскоре появилась и Оля, массирующая предплечье левой руки и в шикарном гаремном халатике, не покрывавшем её весьма недурных коленок. Вид у неё был значительно более спокойный, чем при первоначальной встрече, и Ивэн, всё же подозревавший, что попал к больной или сумасшедшей, окончательно успокоился.
Сели за стол. Оля пила, едва пригубливая, а всё больше подливая дорогому гостю. Быстро захмелевший с голодухи и отвычки от благородных вин Ивэн уже не так борзо рвался вон, в одиночество улиц. Исчезнувшая на некоторое время Виктория к удивлению Ивэна возникла за столом уже с накрашенными губками и припудренным носиком, а также в джинсовой мини-юбке и модной американской майке. «Кажется, стопроцентная нимфетка», — подумал Ивэн и сам удивился безапелляционности своего суждения в абсолютно незнакомом ему, да и не особенно интересовавшем доселе вопросе. А новоиспечённая сестра Лолиты Первой тоже выпила рюмку вина и, включив не слабый импортный видик, поставила кассету с музыкальными видеоклипами. В подборке клипов оказались и любимые Ивэном «Роллинги», отчего он совсем размяк и опомнился только, когда Оля стала выпроваживать Викторию спать.
Когда они остались вдвоём, Оля достала из серванта французский коньяк и разлила по рюмкам. Ивэн стал отказываться, утверждая, что он должен идти, и ему неудобно. Оля же утверждала, что налитый коньяк должен быть выпит, так как не выливать же его, а к тому же, он не должен оставлять её одну, ну хотя бы ещё с часик. Наконец Ивэн согласился остаться ещё на час и выпил свою рюмку. Коньяк был бесподобен на вкус, мягок, как мякоть девичьих губ и ароматен, словно можжевельник, вымоченный в духах «Нина Риччи», но, о, ужас! При полной, как ему казалось, ясности мыслей, он не мог встать с дивана и сделать хотя бы один шаг. А Оля, пригасив свет, давно уже без халатика, сидела у него на коленях, целовала его в шею и напирала своими спущенными с поводков «затворницами» на его выпотрошенную из рубашки грудь. Он слабо отталкивал их… а она, бормоча ему на ухо «Саша, Саша», рвала с него и брюки.
Ивэн отбивался от неё уже не на шутку, но в глубине души испытывал нечто, близкое к наслаждению, от власти над голой и униженно бьющейся о него, как волна о камень, женщиной с тёмными, во весь глаз зрачками. Впрочем, наслаждался своим садизмом даже и не он, Ивэн, а как будто кто-то другой, карликового роста, вечно прячущийся в самом тёмном углу его сознания, а сегодня высунувший нос, потому что… да, потому что карлики (он где-то слышал это) обожают вино, женщин и всякие провокации. А ему, Ивэну, к чему всё это, тем более, что подобное сегодняшнему в его жизни было уже не раз и не два: мажорские и не очень квартиры с видиками и без, вино, дешёвое и дорогое, женщины одетые, раздетые, наполовину и голые совсем…
— Ну и что, — прошептал чей-то, до судорог знакомый голос, — этого вина и этой женщины ты всё- таки не пробовал, и потом, может быть, случится что-нибудь ещё, более интересное. Ты не забыл о Лолите, то бишь Виктории?
Сквозь окна осторожно просеялся лунный свет, и в его фосфорном сиянии Ивэну померещилось, что карлик, осмелев окончательно, высунул из-за его спины свои маленькие цепкие ручки, и они, всё удлиняясь и становясь похожими на его, Ивэна, руки, осторожно касаются пальцами Ольгиных грудей, формуя их соски в то неуловимо прекрасное, что всегда получалось у них с Илоной. Но Олины «затворницы» были мертвы к этим нежным касаниям, и тогда карлик стал давить и тискать их всё сильнее. Последнее, что он вытворил перед тем, как сам Ивэн, откинувшись на спинку дивана, со свистом улетел в бархатную можжевеловую тьму, было какое-то трудновообразимое порнографическое безобразие, но, слава Богу, он, Ивэн, был здесь уже ни при чём.
Проснулся он от того, что озяб. Дверь на балкон была приоткрыта, и утренний сквозняк чуть-чуть
