— Нам недосуг рубиться в лесах с малой вражьей дружиной, а потом подставлять людишек под удар «кабаньей головы» рыцарей. Посему мое тебе слово — бери свой отряд, засечников сколько надо, и сделай так, чтобы полки и пушечный наряд прошли дальше без задержки.
Ангмарец и Шон переглянулись.
— Две сотни дашь, князь? — быстро спросил руководитель Чернокрылого Легиона.
— Две не дам, — столь же быстро выпалил воевода. — Три дюжины засечников своих, да сотню из Старой Русы.
— Плюс легионеры да спешенные черкесы, — прикинул назгул. — Негусто выходит.
— Я не прошу всех ворогов истребить и головы мне их к шатру прикатить, — одними губами усмехнулся Серебряный. — Не дай им смешать полки и до пушек добраться. А там я Фелькензаму трепку задам в холмах, и останутся эти залетные воры одни-одинешеньки.
— Задача ясна, — Шон встал. — Княже, дозволь к воинам идти, в дорогу снаряжаться.
— Ступай, служивый, — Серебряный перекрестил его в спину. — Заместо вас дозором пойдут казаки Аники.
— Аника-воин? Князя Басманова человек, — обрадовался назгул. — И он здесь?
— Он не княжий человек, а сам себе человек, — покачал головой Серебряный, видимо, удивленный тем обстоятельством, что они знакомы. — Знавал я его на югах. Лихой и лютый воин. Угрюмый, но верный.
Характеристика была куда как точной. Именно таким и виделся ангмарцу атаман — угрюмым, но верным.
— А сам князь?
— Он в златоглавой измену корчует каленым железом, — сжал кулаки Серебряный. — Не меньше нашего для государя и Руси делает.
В который уже раз задумался назгул о предопределенности. Можно ли повернуть ход истории? Или поражение в Ливонской войне неизбежно, словно кариес?
А если шальная стрела срежет Стефана Батория? Или не ввяжутся Дания со Швецией в вековой конфликт между славянами и немцами?
Ответа не было.
— Вижу, тяжкую загадку задал я тебе, воевода, — заметил странное оцепенелое состояние собеседника Серебряный. — Не возьмешься? Я пойму, другого верховодить поставлю. Вам и так возле Рингена и по дороге назад перепало лиха.
— Нет уж, — сжал зубы ангмарец, — давай людишек, князь, и забудь про залетных воров. Лети вперед, вбей Фелькензаму зубы в глотку. За воинов Игнатьева-Русина и боярина Репнина, за уничтоженные гарнизоны и позор прошлого года.
Князь поднялся.
— Жив ли буду, или разнесут волки да вороны кости по полям — все одно услышит государь о победе над орденской силой. Давно пора покончить с Ливонией. Будь по-доброму, тем еще летом испустило бы дух гнездо тевтонское.
Назгул все же не удержался. Больно тяжело было смотреть на человека, свято уверовавшего, что «еще напор — и враг бежит», конец войне, Русь на Балтике, поют сердца!..
— А что у ляхов делается и литвинов?
— Почто пытаешь? — нахмурился воевода.
— Ведь их совсем не порадует, что мы у моря утвердимся, когда ордену шею скрутим.
— А кто об их радости печется? Только изменщики государевы. Помаются, полают, да хвосты прижмут.
«Эх, слабовата разведка в России, — вздохнул назгул. — Или сильна она у Батория. Ведь скрыл, шельмец, подготовку к войне. А начни я разглагольствовать на эту тему — сразу на дыбу вздернут. Откуда, мил человек, у тебя такие точные сведения о положении дел у братьев-славян? А откуда ты вообще знаешь про пока еще мало кому известного трансильванского магната? И не поможет ни папа Сау, ни ссылка на школьный курс истории. Сгнию в недрах Разбойного приказа, откуда даже Басманов не вытащит».
Басманов… Назгул опять задумался об их благодетеле.
Этот верно чует недоброе, мучительно вглядывается в творящееся вокруг польско-литовского трона копошение. Но и он вряд ли представляет себе хотя бы отдаленно контуры будущей катастрофы.
«Как бы извернуться и перекроить все по-другому? Ведь и нас в истории не предусмотрено. Или — мы „были“? Разве найдут археологи двадцатого и последующих веков наши могилы? Да и чем кости легионеров будут отличаться от костей других павших в полувековой ливонской эпопее? А парочку пластиковых расчесок и мою зажигалку могут не найти или резонно принять за деталь „более позднего культурного напластования“.
— Пес с ними, с литвинами, — сказал ангмарец. — Когда люди подойдут?
— На заре Аника явится. А следом и сотня с засечниками.
Вскоре князь Никита Романович Серебряный отправился навстречу великой славе.
Неожиданный удар Чернокрылого Легиона спутал все планы ливонцев. Отряд, посланный задержать продвижение русских, оказался смят и отброшен с дороги. Русские полки стремительным маршем вклипились в тевтонские земли и соединились на тирзенском поле, где грянуло страшное сражение.
Не дал князь немцу возможность развернуться на равнине, навязал бой в холмистой местности, изрезанной оврагами и ямами. Храбрый Фелькензам и четыре сотни рыцарей попали в плен, тысячи вражьих трупов достались воронам.
Свершилась месть за Ринген и павших воинов. Так в 1559 году наступил перелом в ходе войны России с Орденом.
Но это — совсем другая история, о которой сказ еще впереди.
Пешка в чужих руках, рыцарь Фелькензам. Яко тот мавр, сделал свое дело, и ушел в небытие…
Магистр Кестлер, отвлеченный от правления чарами Гретхен, пытался продлить агонию свой страны, но сила русского оружия и предательство в самой Ливонии сделали свое дело.
Катастрофа под Тирзеном доказала Литве и Польше, а так же Швеции и Дании, что Ордена больше не существует как серьезной силы. А мощь России и те возможности, что открывались перед ней в связи с присоединением прибалтийских земель, напугали европейских владык.
Сломав хребет псам-рыцарям, Россия оказалась перед лицом мощной коалиции враждебно настроенных стран.
В хаосе, воцарившемся на десятилетия, запросто могли затеряться наши герои. И мало кто пока видел встающую над Восточной Европой страшную тень «трансильванского душегубца», знаменитого по сей день короля Стефана Батория. Его появление на исторической арене сулило бездну страха и ужаса десяткам тысяч ничего не ведающим людям самого различного корня и вероисповедания…
Глава 5. В землях ляхов
На самом краю так называемого Дикого Поля гордо стояла усадьба Жигеллонов. Давно отселились все соседи, ища под крылом коронных маршалов защиты от набегов беспощадных татар и дикой ненависти украинских гайдамаков. А жители усадьбы остались. Вероятно, имелся на то особый резон у хозяина, сорокалетнего Збигнева, прозванного Громобоем.
Хоть и называлась группа строений, обнесенная частоколом, усадьбой, однако по тем временам позавидовали бы ей и иные крепости и города Западной Европы.
Плескались лягушки в затянутом ряской рве, глубоком и оснащенном весьма покатыми бережками, на которых дыбились в сторону степи заостренные дубовые рогатки. Тонкий слой навезенного телегами дерна скрывал волчьи ямы с кольями на дне — неприятный сюрприз как для штурмующих, так и для ночных незваных гостей-лазутчиков.
Угловые башни, неказистые на вид, являли собой весьма грозную силу, оснащенные не только
