невысоко.
— У кого это «у нас»?
— У нас — у гномов.
Конечно, Клаусу, как и всем детям, рассказывали сказки с упоминанием гномов. Но он никогда не слыхал, чтобы гномы на самом деле являлись людям, хотя втайне он не прекращал на это надеяться. И теперь страх перед неизвестным сменился радостью:
— Так ты, оказывается, гном! А как тебя звать?
— Истинные имена гномов для вас недоступны: в нашем языке есть звуки, которых вы не можете слышать и произносить. — Уместно отметить, что голос гнома был действительно совершенно своеобразен и изображал среднее между писком и щебетом. — Но ты можешь называть меня — Фердинанд.
Клаус невольно улыбнулся, настолько не подходило пышное звучание этого имени вылепленной из грязи фигурке, и гном засмеялся вместе с ним, ничуть не обижаясь. Черные пронзительные глазки скрылись в складках век, и растрескавшееся личико обнаружило непредсказуемое добродушие. Даже острые белые зубы перестали устрашать. Ведь собачьи клыки тоже способны показаться угрожающими, а сыщите на свете друга преданней собаки!
Цезарь тем временем чуть не охрип от лая. Невиданное существо будоражило его натуру: сорвись он с цепи, от гнома полетели бы клочья — или, по крайней мере, тот начисто лишился бы своей кукольной одежды. Поэтому Фердинанд, на правах нового знакомца, предложил Клаусу побеседовать в другом месте, на что он охотно согласился:
— Пойдем на пруд!
Широкий чистый пруд, гладью вбиравший прибрежные ивы, считался достопримечательностью деревни. Женщины белили холсты на его берегах, дети купались с веселыми криками, а старики приходили полюбоваться этим зеркалом, в котором мир преломлялся моложе и первозданнее. Не случайно позвал сюда Клаус нового приятеля: до встречи с гномом пруд был самым необычайным, что он видел в жизни. При взгляде в глубину пруда, как и при взгляде на гнома, рождалось непривычное чувство: будто ты спал, а сейчас вдруг проснулся — в неведомой местности, где может случиться все, что угодно, и от этого, пополам с испугом, зябко и освежающе пробирает восторг.
«Вот бы кто-нибудь обратил внимание, как я запросто иду с гномом!» — размечтался Клаус. Но Фердинанд не дал ему предлога для того, чтобы возгордиться — глинисто-коричневая фигурка так ловко примерялась ко всем неровностям дороги и обочины, что заметить ее, если не знать заранее, куда смотреть, было невозможно. Теперь понятно, отчего никто не мог установить причину лая Цезаря! Фердинанд остановился посреди зеленой травы, и обок с ним плюхнулся на траву Клаус.
— Отчего ты повадился к нам? — спросил мальчик. Гном покачал головой так укоризненно, словно этот вопрос был верхом неблагодарности.
— Иными словами, ты обиделся на меня за то, что я дразню твою собаку? Но я не дразнил ее. Глупый зверь не понимает того, что выходит за пределы его представлений о мире. Увы, этим порой страдают не только собаки, но и люди: они гонят, проклинают, подвергают насмешкам все, что отличается от них. Так же они некогда поступили с гномами. Но гномы добрее: мы первые протягиваем вам руку, чтобы напоминть о когда-то принесенной пользе и возобновить старую дружбу.
— Но я не хотел сказать ничего дурного. А что это за старая дружба?
И Фердинанд поведал Клаусу о том, как была начата и разорвана дружба между людьми и гномами.
В старину в этой местности, Клаус, людей было немного, а домов — и того меньше, и стояли они посреди дремучих лесов, буковых и хвойных. Как попали сюда люди — загадка, не имеющая разгадки. Возможно, они были созданы здесь, на месте, из деревьев: мужчина — из березы, женщина — из ольхи. Но также вероятно, это было племя, не устоявшее в борьбе с врагами и загнанное туда, где трудно было выжить, а еще труднее — жить. День напролет можно было идти и идти, и не встретить ни единой живой души, кроме лис, волков и птиц. Поэтому сам ты, Клаус, догадываешься, что нелегко было бы сынам и дочерям человеческим уцелеть без помощи гномов.
И мы пришли к людям! Сжалясь над их бедственным состоянием, пришли так же скрытно, как привыкли делать это — ведь тому, кто благороден, не нужна громкая слава, когда он творит добрые дела. Подобно вам, ваши дальние предки заметили, что хозяйство их налаживается лучше, чем они сами в состоянии были бы его наладить — и дивились: кто это им помогает? Но ваши предки находились ближе, чем вы, к основам правды мира. Они не стали травить нас собаками, а принесли жертву тайным существам — помощникам. В меру сил, они оставляли нам, которых стали называть почему-то «гномами» — с тех пор мы носим это имя — то мисочку молока, то ломтик хлеба с сыром. Так мы впервые отведали подношений, которых, несмотря на всю их убогость, не сыщешь в подземном мире, где тускло блестят и посверкивают среди вечной черноты прожилки металлов и драгоценные камни.
Мы богаты, Клаус…
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Нужно быть глухим, чтобы не услышать: «Клаус, принеси свежих яиц из курятника! Клаус, а кто это забежал в комнату в грязных башмаках?» Да, так вот: на ваш взгляд, мы безмерно богаты и безмерно знатны. Мы считали себя выше людей и помогали всего-навсего — снисходительно. Однако тут мы почувствовали, что в вас, людях — неуклюжих плотяных существах, — ваших жилищах, хлебе и сыре, любви и дружбе — есть какая-то неразумная и даже неблагородная, но приятная теплота. Эта теплота заставила откликнуться те стороны наших внутренних сущностей, о которых мы не подозревали — и нам радостно стало отдавать малую службу за малую мзду…
Понемногу человеческая укорененность в гуще леса расширялась и расцветала — благодаря нам. Дикие звери не тревожили скот и не утаскивали заблудившихся детей, в очагах не угасал огонь под вкусными яствами, лихорадка не нападала на жителей селения… Лесные люди стали сильные, румяные, непугливые. А гномы, гордясь плодами своего труда, все чаще показывались людям, и те привыкли к нашему облику, который больше не казался безобразным.
Да, еще чуть-чуть — и гномы с людьми зажили бы в добром согласии. Ведь, объедини два племени, земное и подземное, свои силы — какая преграда устояла бы перед нами!
Но, к сожалению, племя людское не думает о высоких целях и подвержено соблазнам. Достаток развратил лесных людей: они стали грубы, надменны и уже воспринимали как должное то, что с нашей стороны было искренним, свободным даром. Уже не редкость было услышать: «Эй, гном, почему плохо вычистил свинарник? Смотри, будешь лениться — оставлю без ужина!»
Нам следовало бы сразу объясниться и, быть может, люди бы раскаялись и увидели в нас друзей, а не слуг. Ведь это смешно: если бы гномы захотели, то легко превратили бы людей в своих рабов! Но одни из нас были слишком застенчивы, другие — слишком надменны, чтобы объяснять очевидное, и продолжали трудиться, надеясь своим терпением смягчить сердца. Наивные! Люди от этого только наглели. И, наконец, случилось то, что положило конец едва начавшемуся добрососедству. Стыд обуревает меня, когда я приступаю к рассказу о горестном происшествии. А тебе станет ли стыдно, сын человека?
Каждый из гномов был приписан к одному дому, одной семье. Вот и гном по имени Альвис прижился, словно кошка, в доме, принадлежавшем бездетным старикам. Люди они были почтенные, с Альвисом обходились учтиво, и он относился к ним с полным доверием. До такой степени, что, переделав все домашние дела, любил прикорнуть возле очага с полуночи до рассвета. В обязанности служанки входило ставить вечером в двух локтях от огня его любимую железную скамеечку, чтобы она нагрелась и гном мог понежить на ней свои сырые подземные кости…
Эта служанка была внучатая племянница старушки, взятая в дом сирота. Работой ее как родственницу не нагружали, за нее потел Альвис, зато у девчонки оставалось время на бездельничанье, наряжанье и всевозможные шалости. Старики ей все прощали, видя в ней внучку, которой обделила их судьба.
Девчонка страсть как любопытствовала подглядывать за гномами. Считала она их за оживших кукол или маленьких домашних зверьков, предназначенных для ее развлечения — трудно теперь выяснить. Одно несомненно: Альвис, несмотря на свое добродушие, тяжело страдал от ее любопытства. Всякий раз, когда он, напевая неслышные наши песни, занимался хозяйством, или, наработавшись, присаживался отдохнуть, гном не был в безопасности от того, чтобы его не попытались схватить, притиснуть в груди и завернуть в
