– Через один или два часа мы снова будем убивать друг друга. Один Бог знает, почему мы это делаем. Прощай, валлиец. Мы с тобой сегодня всем показали, что люди могут решить любую проблему, если они друг другу доверяют. Главное – доверие, так?
Валлиец забрал верёвку и удивлённо покачал головой.
– Ну, Ганс, ты даёшь! Нам бы с тобой тут поболтать пару часов, и мы мигом бы уладили всю эту заваруху, верно? И не рыдали бы больше вдовы и дети – ни наши, ни ваши. А если бы мы уж зашли в тупик, бросили бы снова монетку – и готово!
– И в тот раз, – ухмыльнулся немец, – была бы наша очередь выиграть. И сердитый был бы не мой кайзер, а ваш Ллойд Джордж. – Он взял валлийца за плечи: – Береги себя, друг. Удачи. Auf Wiedersehen.
С этими словами старик-немец повернулся и пошёл назад на свою сторону.
– И тебе того же! – крикнул валлиец и повёл меня к солдатам в защитной форме, встретившими нас радостными криками и весёлым смехом, когда мы с трудом пробрались наконец в дыру в колючей проволоке.
ГЛАВА 17
С большим трудом я удерживался на трёх ногах, стоя в телеге, на которую меня погрузили в тот день, когда отважный валлиец забрал меня с нейтральной полосы. Все солдаты собрались проводить меня, кричали и хлопали, желали здоровья. Но когда мы покатили по неровным военным дорогам, я не удержался, упал и остался лежать, не в силах подняться. Нога пульсировала и отзывалась болью на каждой кочке по пути от линии фронта. Телегу везли два крепких чёрных коня, хорошо откормленных, с блестящими шкурами, в мягкой упряжи, тщательно смазанной маслом. От голода, боли и усталости у меня не нашлось сил встать на ноги даже тогда, когда телега наконец остановилась в мощёном дворе, позолоченном тёплыми лучами осеннего солнца. Здесь меня встретило радостное ржание, и я поднял голову, чтобы узнать, кто меня приветствует.
Я оказался посреди широкого, мощённого булыжником двора с огромными конюшнями с одной стороны и огромным домом с башнями с другой. Из каждого денника на меня глядели лошади, с интересом навострив уши. Всюду были люди в защитной форме, некоторые из них бежали ко мне с уздечкой наготове.
Вылезать из телеги было трудно. Мои ноги совсем онемели. Но люди каким-то чудом помогли мне подняться и осторожно спустили по наклонной платформе. Я снова оказался в центре внимания. Солдаты гладили меня, ощупывали, осматривали.
– Какого лешего вы тут выстроились? – раздался вдруг трубный голос. – Коня никогда не видели? Такой же конь, как все прочие.
Голос принадлежал огромному человеку, который шёл к нам, грохоча сапогами по булыжникам. Его лицо было наполовину скрыто в тени козырька фуражки, натянутой почти до носа, а ниже до самых ушей торчали длинные огненнорыжие усы.
– Ну положим, это знаменитый конь. Положим, это единственный конь, который вернулся целым и невредимым с нейтральной полосы, но всё равно – это всего лишь конь. И жутко грязный к тому же. Я тут повидал немало грязных лошадей – каких только сюда ни приводили, – но такого облезлого, чумазого, исхудалого коня вижу первый раз. Просто безобразие! А вы тут стоите и пялитесь на него. – Я увидел, что у него на рукаве было три полоски, и заметил, что стрелки на форменных брюках идеально наутюжены. – В госпитале сто с лишним больных лошадей, а нас всего двенадцать. Вот этому лентяю поручили присмотреть за новоприбывшим, так что он остаётся, а вы все, бездельники, расходитесь. У вас своих дел хватает. Давайте, живо!
Солдаты разбежались, и со мной остался только один – совсем молодой. Он взял мой повод и повёл меня в конюшню.
– Эй, ты! – окликнул его громовой голос. – Майор Мартин через десять минут придёт осмотреть коня, и чтобы к тому времени он был вычищен, чтобы блестел, как зеркало, понял?
– Так точно, сержант, – ответил солдат.
Я радостно вздрогнул, услышав этот голос. Я пока не мог вспомнить, где и когда его слышал, но всё равно меня охватила радость, в душе поселилась надежда. И приятное предчувствие согрело меня. Он медленно вёл меня по мощёному двору, а я всё время пытался заглянуть ему в лицо. Но он смотрел под ноги, и я видел только его розовые уши и чистую шею.
– Ну как же ты оказался на нейтральной-то полосе, а, малыш? Все только об этом и говорят с тех пор, как узнали, что тебя к нам привезут. И как же ты себя до такого довёл, а? Весь в крови, весь в грязи, невозможно даже разобрать, какого ты цвета. Ну ничего, мы тебя приведём в порядок. Сейчас я тебя тут привяжу и соскребу основную грязь прямо во дворе. А уж потом начищу, как полагается, чтобы майор мог тебя осмотреть и разобраться с твоей раной. Прости, дружок, еды я тебе дать не могу, и воды тоже. Сержант просил тебе ничего не давать – вдруг понадобится операция.
За работой он принялся насвистывать, и тут уже у меня не осталось сомнений. Я не ошибся! Этот голос я ни с каким другим не перепутаю! Охваченный радостью, я поднялся на дыбы и заржал, надеясь, что он хоть теперь меня узнает, поймёт, кто я.
– Эй, полегче, малыш. Чуть не сбил с меня кепку, – мягко сказал он, крепко придерживая мой повод, а потом погладил по носу – он всегда так делал, когда хотел меня утешить. – Ну-ну, не надо буянить. Всё будет в порядке. Столько шуму из ничего. Был у меня когда-то знакомый конь – ну такой же непоседа, как ты. Никто не мог с ним поладить, а мы подружились.
– Альберт! Опять с конями разговариваешь? – крикнул кто-то снаружи. – И не надоедает тебе? Они ж не понимают ни слова!
– Знаешь, Дэвид, некоторые, может, и не понимают, – ответил Альберт, – но, как минимум, один из них всё понимал. И однажды он попадёт сюда и узнает мой голос. Он непременно к нам попадёт. И тогда ты увидишь коня, который понимает каждое слово.
Над дверью конюшни показалась голова.
– Опять ты про своего Джоуи, что ли? Вот ты упрямый! Я тебе тысячу раз говорил и ещё раз повторю: на этой войне полмиллиона лошадей, а ты пошёл в ветеринары в надежде встретить одного-единственного – ну разве не глупость?
Я коснулся земли копытом больной ноги, пытаясь привлечь внимание Альберта, но он только погладил меня по шее и продолжал орудовать щёткой.
– Сам подумай, каковы шансы, что он попадёт к нам? Посмотри правде в глаза: его, может, уже в живых нет. Знаешь, сколько их умерло? А может, его увезли в какую-нибудь Палестину. А может, он где-то среди окопов, которые тянутся на сотни миль. Ты умеешь ладить с лошадьми, и ты мне друг, и я тебе прямо скажу – если бы не это, я бы решил, что ты помешался на своём Джоуи, совсем свихнулся.
– Ты сам всё поймёшь, когда его увидишь, – ответил Альберт и опустился на корточки, чтобы счистить засохшую грязь с моего пуза. – Ты сам всё поймёшь. Такого, как он, нигде в мире нет.
Огненно-рыжий с чёрной гривой и чёрным хвостом. На морде белый крест, а на ногах белые гольфики – совершенно одинаковые. Ростом шестнадцать ладоней, весь само совершенство от носа до хвоста. Его ни с каким другим конём не спутаешь. Я бы узнал его из тысячи лошадей. Он особенный. И покойный капитан Николс это знал. Ну, тот, которому отец продал Джоуи, он ещё прислал мне картину. Вот он сразу понял, что Джоуи особенный, с первого взгляда. И я найду его, Дэвид. Ради этого я пошёл на войну, и я найду его. Я ему обещал, и слово своё сдержу.
– Нет, ты все-таки чокнутый, Берти, – объявил приятель Альберта и вошёл в конюшню. – Просто сумасшедший, честное слово. – Он взял мою больную ногу и осторожно её поднял. – Кстати, у этого на одной ноге белый гольфик, хотя его едва можно разглядеть под грязью и кровью. Ну ничего, сейчас промою рану, раз уж я всё равно тут. Ты один-то точно не справишься. А я уже свои конюшни вычистил, так что мне заняться нечем. Вот тебе помогу. Сержант Гром вряд ли будет против, раз я свою работу сделал.
Два солдата старательно меня чистили и мыли, а я думал только о том, как бы ткнуть Альберта мордой, привлечь его внимание, заставить его поглядеть на меня хорошенько. Но он занимался моим хвостом и не
