выдаст себя с головой. Если машина не вернется, они отправят на поиски другую и обнаружат обломки, не говоря уже о поваленных деревьях. Спрятать следы аварии не удастся. Значит, стрелять нельзя. Пускать пистолет в ход нужно только в самом крайнем случае. Борн терпеливо ждал, чем все это закончится. Но вертолет не возвращался.
Ожидание становилось мучительным; Борн даже решил, что у него проблемы со слухом, потому что рокот двигателя доносился из одной точки, не изменяясь, как будто вертолет завис на одном месте. Потом мотор взревел и звук стал приближаться. Он подумал: “Ну вот и все, началось!” и взвел курок. Вертолет, закладывая вираж, прошел прямо над ними и, набирая скорость, устремился в долину. Борн в недоумении провожал его глазами, не понимая, что произошло. Однако вскоре все объяснилось.
Солнечный свет внезапно померк; все вокруг приобрело мрачный оттенок. Выбравшись из-под сосны, он почувствовал, как поднимается ветер. А разглядев то, что происходило на небе за спиной, ужаснулся. Весь горизонт, насколько хватало глаз, затянули низкие темно-синие плотные тучи, передняя кромка которых клубилась, стремительно приближаясь. Резко похолодало. Первый порыв ветра бросил в лицо снежную крупу. Подхватив Сару, Борн скатился к пещере. День превратился в ночь; за то время, пока они добирались до своего убежища, замело так, что в пяти шагах уже ничего нельзя было различить.
Глава 9
И сразу все стихло. Спрятавшись в тепле пещеры, они перевели дух. А за спиной у входа бесновалась снежная буря. Борн взял седло и закрыл им узкий лаз, а на седло еще накинул попону, перекрывая все щели, и только после этого почувствовал себя в безопасности.
— Подумаешь, обычный буран, — подбодрил он испуганно глядящую на него Сару.
Впрочем, если быть честным, он никогда еще не видел ничего подобного. Снег несло просто стеной, а ветер, который и в самом начале был не слабым, превратился в настоящий ураган, наверху все выло и свистело.
— Папочка, я боюсь.
Я тоже, подумал он про себя, но виду не подал.
— Все в порядке, поверь мне. Здесь нам ничего не грозит. Он привлек Сару к себе и обнял, прислушиваясь к завыванию бури. Края попоны хлопали, седло под ней ерзало будто живое. Потом шум ветра стал глуше, попона и седло биться перестали.
— Ну вот, вход завалило. — Его слова глухо прозвучали в тесноте пещеры. В тот же момент дочка, которая чуть-чуть расслабилась у него на руках, довольная тем, что буря до них не доберется, напряглась в тревоге.
— Мы же не сможем дышать, — обеспокоенно произнесла она.
— Сможем, не волнуйся. Воздух будет поступать через отверстие для дымохода. Над ним такие густые ветки, что снег его не засыплет.
Однако он понимал, что одного отверстия маловато. Поднимающийся теплый воздух не позволит проникнуть вниз свежему. Костер уже начал гаснуть, тускло мигая. Либо выбирать одно из двух — тепло или свежий воздух, либо… Борн выбрал из кучи ветку подлиннее и начал пробивать еще одно отверстие вдоль ствола, с противоположной от дымохода стороны. Потребовалось немало усилий, прежде чем в лицо потянуло холодом. Наверху было так темно, что он не заметил, как пробился наружу. Костер сразу разгорелся ярче. Борн глубоко вздохнул. Наверное, гнетущее состояние объяснялось просто нехваткой кислорода, а не страхом.
С облегчением он вернулся к Саре.
— Вот видишь, теперь все будет нормально.
Конечно, нормально, если только потолок не рухнет под тяжестью снега. Тогда им отсюда не выбраться. Они просто задохнутся и умрут. Представив эту картину, Борн почувствовал, что снова стало трудно дышать.
— Надо просто расслабиться и ждать, пока это кончится, — произнес он, размышляя, достаточно ли прочна ледяная корка над головой. — Пожалуй, да, — произнес он вслух, отвечая на собственные мысли.
— Что ты сказал? — встрепенулась Сара.
— Нет, ничего, это я так… лучше займемся обедом.
Теперь еды у них было полно. Пока было тепло, он занялся разделкой туши; отделил от костей все у что мог, разрезал на полоски и запрятал глубоко в стенах пещеры, чтобы мясо не испортилось. Правда, перевернуть тушу не удалось, и пришлось ограничиться тем, что было доступно. Сара помогала в заготовке дров; в общем, им не о чем было беспокоиться.
Над головой послышался треск. Он поднял глаза к куполу пещеры, со страхом ожидая увидеть трещины, но ничего не обнаружил. К этому времени поджарилось мясо, и он счел за благо переключить внимание дочери на еду. Да и сам с удовольствием съел кусок. Желудки уже привыкли к этой пище, и можно было ничего не опасаться. Потом поспела и вторая порция; губы у них блестели от жира, а во рту ощущался приятный, хотя и странноватый вкус мяса.
Несколько дней у Борна болели глаза. Он решил было, что виной тому ветер, но потом вспомнил, что так бывает на снегу от солнца. Пытаясь занять себя хоть чем-нибудь, он вырезал из конской шкуры широкую полосу, на концах сделал полоски поуже, чтобы их можно было завязать на затылке, потом прорезал небольшие щелки для глаз — снежные очки были готовы. Потом сделал такие же для Сары, предварительно сняв мерку…
— Теперь мы с тобой настоящие разбойники, жаль только, что усов у тебя нет, — пошутил он, пытаясь развеселить дочку.
Вспомнив об усах, он подумал, что не мешало бы при помощи ножа подровнять отросшую бороду, но потом решил, что усы и борода — неплохая защита от ветра, и отказался от этой-идеи. Посмотрев на обветрившееся, с шелушащейся кожей лицо Сары, он мысленно обругал себя за то, что был так глуп и не помазал ее личико конским жиром перед тем, как выйти на солнце.
В следующий раз он сделает это обязательно.
И тут снова раздался этот треск. Сара его тоже услышала и вопросительно посмотрела на него.
— Не знаю, — ответил он, — может, и рухнет. Я стараюсь об этом не думать. Все равно сделать ничего нельзя.
Воздух в пещере стал спертым от дыхания, запаха жареного мяса, дыма костра. Они по очереди подползали ко второму отверстию и дышали под ним. Борн поддерживал огонь, немного опасаясь, что стены начнут подтаивать. Сара заснула. Он почувствовал голод, поджарил себе еще мяса и тоже задремал. Через какое-то время проснулся, полежал с открытыми глазами и вновь погрузился в сон.
Казалось, буря не утихнет никогда.
Глава 10
— Я никогда не видел его. Среди фотографий, которые мне показывала мама, не было свадебных, вообще не было ни одной, где они были бы вместе.. Не знаю, уничтожила она их или просто убрала подальше, чтобы никогда не видеть… Но снимки, где он был изображен один, она хранила в альбоме и иногда мне показывала. Совместные фотографии, наверное, причиняли ей боль, но она считала, что сыну следует иметь хоть какое-то представление о том, как выглядел его отец. Поэтому время от времени она доставала этот альбом и всякий раз оставалась рядом, по нескольку минут разглядывая их вместе со мной. А потом уходила заниматься каким-нибудь делом. Снимки были очень похожи — всюду он был изображен во весь рост, только в разных местах: у цветочной клумбы на фоне какого-то дома, у розового куста, посередине сада с камнями… Однажды я спросил мать, в этом ли доме они жили после свадьбы, и она ответила, что нет, они жили в квартире, а это дом их друзей. Это было в Нью-Джерси, неподалеку от летного училища, где преподавал отец. На фотографиях он стоял в форме, тщательно отутюженной, со знаками различия, в пилотке с кокардой… Он был не очень высок, и волосы у него были не темные, как у меня, а светлые, как твои. Он был круглолиц и выглядел довольно молодо. Я думаю, тогда ему было лет двадцать восемь или около того. Мама никогда не говорила мне об этом. Вскоре после этого он погиб на дойне.
— Папа, — окликнула его Сара.
— Что, солнышко?
— Я не хочу умирать.
