— Что ты, никто не собирается умирать, выбрось это из головы! — Он рассердился на себя за то, что не подумал, какие мысли может у нее вызвать этот рассказ. Ведь хотел отвлечь ее, а получилось наоборот. И он убежденно повторил: — Мы с тобой не умрем. Все будет хорошо.
Буря, казалось, никогда не кончится. Даже сквозь толстые снежные стены доносилось завывание ветра. Им нечем было заняться. Еда, поддержание огня, сон — все это начинало напоминать дурную бесконечность. Утратив ощущение дня и ночи, смотреть на часы было глупо. Стрелки с равным успехом могли показывать и полдень и полночь. Нельзя было сказать, проспали они всего два часа или целых четырнадцать, невозможно было определить, сколько уже длится буран — сутки, двое или пять. Они потеряли чувство времени.
Борн рассказал ей все истории, какие знал, — о том, как она маленькой едва не лишилась пальца, порезавшись о разбитый стакан, и о том, как ей снились клоуны, и о том, как ей нравилось копаться в ненужных вещах…
Потом мозги настолько отупели, что он был не в состоянии припомнить ни одной истории, и сил хватало только на то, чтобы поддерживать костер… Потом и это стало невмоготу, и большую часть времени он проводил в забытьи.
Глава 11
Он не заметил, когда кончилась пурга. В пещере было тихо, но в голове по-прежнему гудело от ветра; к этому звуку он уже привык. Даже подобравшись очередной раз к трубе глотнуть свежего воздуха и увидев над собой свет, он не сразу понял, что это означает. Просто лежал, глядя вверх, дышал и щурился.
Наконец до него дошло, и он выдохнул:
— Все кончилось!
На самом деле он еле слышно прошептал эти слова. Сил двигаться по-прежнему не было.
— Кончилось, ты слышишь? — обернулся он к Саре. Та едва заметно кивнула.
— Давай выбираться отсюда!
Но никто из них не шевельнулся.
Что же это такое, ужаснулся Борн. Наверное, они отравились здесь без воздуха.
С трудом он дополз до того места, где когда-то был выход, протянул руку, но она бессильно упала. Пальцы лишь царапнули снег.
Боже, если мы не выберемся отсюда, то точно погибнем в этой норе.
Он лежал в изнеможении и тяжело дышал, ощущая, как давят стены пещеры. Мысль о смерти подхлестнула его; он понял, что больше не может находиться здесь. Помимо его воли руки стали разгребать снег. Какое-то время он отстранение наблюдал за ними, как за чужими, потом сознание прояснилось и дело пошло быстрее.
Пес сидел снаружи, словно дожидаясь его. Непонятно, как ему удалось выжить в такую бурю. Пес встряхнулся, поднимаясь из-за сугроба, и посмотрел на Борна. Теперь расстояние между ними было не пятьдесят, а двадцать ярдов. Борн был так счастлив дышать чистым свежим воздухом, что поначалу просто не обратил на него внимания. Он лежал на затвердевшем от ветра насте, жадно глотая воздух и закрыв глаза. Мысль о Саре заставила его подняться и вынести ребенка из пещеры.
После этого он подумал о собаке — но не как источнике опасности, а как об источнике пропитания. Не заботясь о том, что кто-то может услышать выстрел, он вытащил пистолет и прицелился, но пес повернулся и исчез за сугробом под сосной. Спустя некоторое время он собрался с силами, встал и прошел туда по твердому, как камень, насту. Он обнаружил, что пес вырыл себе нору под деревом. Но сейчас его там не было — он уполз на брюхе по склону, об этом можно было судить по следам. Борн собрался было пойти за ним, но не решился оставить Сару. К тому же он не сомневался, что пес все равно вернется.
Но пес приходил только ночью. Борн попытался однажды подстеречь его, но это ему не удалось. По утрам, выползая из пещеры, Борн обнаруживал следы его присутствия — обглоданную кость, которую Борн накануне закопал в снегу, или разрытый снег около туши лошади, от которой тот пытался отгрызть заледенелый кусок мяса.
Все труднее становилось добывать дрова. Борн обломал уже все доступные сухие ветки с сосен поблизости, и теперь приходилось забираться за сушняком все дальше и дальше в лес. Все время Борн чувствовал, что пес находится невдалеке и следит за ним. И все большее беспокойство вызывало состояние Сары. Было такое впечатление, что от этой зимовки в пещере у нее стал пропадать интерес к жизни.
Однажды дочка сказала ему:
— Здесь нечего делать, — И он понял, что она имела в виду. Борн боролся с апатией как мог, но каждый день походил на предыдущий, как две капли воды. Он вспоминал разнообразные игры, загадки, пел вместе с ней песни, придумывал для нее несложные обязанности, но она все равнодушнее относилась к происходящему.
— Зачем все это? — сказала она. — Все равно у нас нет еды. К этому дню они доели последние запасы. То, что оставалось на туше, было недоступно из-за мороза. Мясо превратилось в камень. Из-под снега торчал лошадиный остов; он постоянно видел его из пещеры. Еда была рядом, и тем не менее они вынуждены голодать.
Наконец его осенило: если нельзя доставить мясо к огню, то можно доставить огонь к мясу!
Он схватил железный лист вместе с углями и, ощущая его жар сквозь перчатки, протащил по снегу и водрузил на тушу кобылы. Потом развел на листе сильный огонь и подкидывал дрова до тех пор, пока под раскаленным железом запахло горелым мясом. Тогда он палкой передвинул лист на другую часть туши и вырезал готовый кусок конины. Тот был в дюйм толщиной и с одной стороны обуглился — но все равно решение было найдено. Поэтому, поджарив еще кусок, Борн уменьшил огонь и перенес лист назад в пещеру. Сара ела мясо с удовольствием, однако радость ее постепенно угасала, так как процедура повторялась раз за разом, а она видела, что с каждым днем еды становится все меньше и меньше, да, впрочем, ее и не было особенно много с самого начала. Вскоре вся туша, точнее, та ее часть, до которой мог добраться Борн, была прогрета и обстругана до самых костей. Остатки обгрызал пес. Однажды утром они обнаружили его следы в пещере. Пес протиснулся мимо седла, пока они спали, и стащил последние остатки конины.
Ночью он услышал, как Сара кашляет.
Конец наступил очень скоро. Она кашляла все чаще, все надсаднее, пила все меньше и все больше спала. Он исхитрился добыть мяса с той стороны туши, что вмерзла в снег, и радостно показывал Саре, что еды у них еще много. Но у нее не было сил даже повернуть голову; ее тянуло забраться в спальный мешок и лежать поближе к огню. Он заботился о ней как только мог: подложил под попоны гору соснового лапника, чтобы было теплее лежать, постоянно кипятил воду, заставляя ее пить, завязал потуже капюшон, подолгу держал на коленях, прижимая к себе… Ничто не помогало! Казалось, внутри нее что-то застыло. Словно горы с самого начала ополчились против нее. В горах нередки болезни, вызванные биохимическими реакциями организма на высоту и недостаток кислорода, — головокружение, слабость, расстройство желудка, кровотечения. Но крайне редко встречаются случаи инфекционных заболеваний. Чистый воздух губительно действует на микробы; те, что существуют, не оказывают серьезного влияния. Но в случае с Сарой все совпало как нельзя хуже. Приступ горной болезни подорвал сопротивляемость организма, эти сумасшедшие и невыносимые для нее гонки на лошадях по горам добавили свое — и теперь она по- настоящему заболела.. Она постоянно кашляла по ночам. Борн не спал, прислушиваясь и почти физически ощущая, как она страдает. Если раньше приходилось думать о том, как согреть ее, то теперь Борн мучился, глядя, как она вся горит от высокой температуры. Он оторвал несколько полос от своей рубашки и постоянно обтирал ей лицо влажной тканью. Ее бросало то в жар, то в холод от того, что мокрая от пота одежда, мгновенно остывая, вызывала озноб; он придвигал огонь поближе, потом бегом выносил свою жаровню на улицу, чтобы отогреть кусок мяса, боялся, что она замерзнет, и торопился обратно, разводя огонь посильнее. Ее опять кидало в пот, и он мокрой тряпкой утирал ей лицо… Пытался кормить, хотя жевала она через силу…
В горле и груди ее хрипело и булькало. Он поворачивал её с боку на бок, на время ей становилось лучше, но с каждым восходом солнца оставалось все меньше надежды. Однажды ночью она стала бредить, вспомнила дом, бормотала что-то о школьной форме, которую надо приготовить на завтра, о том, что надо ложиться спать. Он смотрел на ее слипшиеся, мокрые от пота, сальные волосы и вспоминал, как любил расчесывать ее светло-каштановые кудри после купания. Как-то раз они принялись сочинять стишки —
