Каррансы. Перед тем как разойтись, они договорились встретиться через два месяца в городе Сан-Хуан- Баттиста, в провинции Дуранго. В то время люди Вильи, которые теперь состояли только их тех, кто нес носилки, и троих абсолютно надежных друзей, продвигались дальше через горы. Они шли все время на юг, надеясь наконец выйти из пределов досягаемости Першинга; они спускались с гор, чтобы отдохнуть и запастись провизией, — один раз на Асьенде-Сьенгита, а потом в городке Сьерра-дель-Оро, чуть подальше.
Но такая тактика едва ли могла гарантировать успех. Ранчо и маленькие городки привлекали самое большое внимание солдат Першинга; именно там их стали бы искать в первую очередь, и хотя в лучшие дни Вилья рассчитывал на своих дозорных, которые предупреждали его об опасности заблаговременно и он успевал уйти, то теперь из-за раны он слишком медленно передвигался. Она никак не заживала, оставалась черной, распухла и нарывала. Вилья страдал от боли и лихорадки, почти не спал, бредил, боялся, что умрет. Или останется без ноги. Зловоние было тошнотворным, и он и его люди по нескольку раз в день осматривали рану — не началась ли гангрена. Вилья стал совершенно беспомощным, его нужно было перенести в безопасное место. Наконец они решили уйти обратно в горы, прячась днем, совершая переходы на рассвете и в сумерках, чтобы зайти достаточно высоко и найти подходящую пещеру.
Она нашли ее довольно далеко, пещеру прикрывал кустарник. С одной стороны виднелась пустыня, а с другой стороны, вдали — второй горный хребет. Там его носильщики тоже разбились на группы и разошлись, оставив Вилью с тремя друзьями: двое все время не отходили от него, а третий отправился вниз, распространить слух, что Вилья умер, разведать новости и вернуться по возможности с припасами. Рана начала заживать, друзья Вильи перевязывали ее листьями филокактуса, разминали застывшие мышцы, помогали ему становиться на ногу и ковылять с палкой. Оттуда они постоянно наблюдали за пустыней. Все даты сходятся. Прошло шесть дней после Герреро, было 3 апреля. Тринадцатая колонна миновала этот хребет двумя днями раньше, а один из друзей Вильи потом говорил, что вскоре после того, как они там устроились, они видели колонну, нескольких разведчиков, скакавших впереди, и еще двоих людей, которые остановились на холме и пристрелили какое-то животное.
Календар ошибся насчет лошади. Она не была из отряда Вильи, хотя оставлять слепую лошадь около воды было вполне характерно для тактики Вильи. Точно не известно, кто оставил там лошадь, но Календар, по крайней мере, оказался прав в том, что за ними наблюдали. Все равно ничего бы не случилось, если бы отряд остановился у того озерца. Вилья остался в пещере еще и потому, что неподалеку была речка. Все было под рукой. Его люди просто оставались наверху и смотрели, как колонна проскакала по пустыне и скрылась с глаз. Вилья продолжал разрабатывать ногу, заново учился ходить. К десятому числу холод и сырость пещеры стали плохо действовать на него, и они решили снова спуститься вниз. В результате они еще раз наткнулись на 13-ю колонну. Эта встреча для Вильи, не имевшая совершенно никакого значения, сыграла огромную роль для Календара и Прентиса.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 63
В лагерь заявились три проститутки. Незадолго до того стемнело, и часовой чуть не застрелил их, пока не сообразил, в чем дело. Они были мексиканки, скорее испанской, чем индейской крови, в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет, толстые, с тупыми лицами и отвисшими грудями. Их длинные волосы, заплетенные в косы, были жирными и пыльными. При них был тощий высокий сутенер с усами в ниточку, в костюме, который был ему на размер мал: рукава коротки, пиджак, застегнутый на все пуговицы, так и трещал у него на груди. Туалет дополнял перекошенный галстук-бабочка, а в петлице болтались видавшие виды часы. Приближаясь к часовому, он непрестанно улыбался, держа в руке шляпу, указывал на шлюх и что-то бормотал о них. Часовой вскинул ружье и велел им остановиться. При свете костров, горевших позади него, он видел гостей достаточно отчетливо. Часовой переводил взгляд с женщин на сутенера, а потом снова на женщин; сутенер был скорее похож на гробовщика, а шлюхи, бессмысленно озиравшиеся по сторонам, казались просто случайными деревенскими бабами, которых он прихватил с собой. Они были одеты в бесформенные ситцевые платья, с нитками ярких бус на шеях. Тем не менее, часовой покачал головой и позвал подмогу.
На его крик пришли двое солдат, потом подоспел сержант. Сержант правильно оценил обстановку. Он пошел на поиски майора, но не нашел его, тогда он подумал, что майор все прекрасно поймет, и принял решение. Солдаты были уже готовы, это ясно: они с каждым днем все больше говорили об этом, иногда даже дрались, подолгу засматривались на крестьянок. Проходя мимо, женщины часто ускоряли шаг, задирали юбки и брызгали грязью, чтобы отразить то, что ясно считали попыткой изнасилования; солдаты злились и ругались. Они, может быть, еще не дошли до мысли об изнасилованиях, но если бы не политика и не запрет общаться с местным населением, они давно уже нашли бы дорожку и к женщинам, и к вину в ближайших поселках; а поскольку у них не было ничего, чтобы развеять скуку, их нервы были на пределе. Строго говоря, это было потакание их слабости, и сержант не должен был так поступать. Но, с другой стороны, почему бы не уступить? Пусть они все время опасаются попасть в какую-нибудь западню, пусть майор, как кажется, склонен повернуть обратно… Ну а в этом сержант не видел никакого вреда.
— Вон за теми валунами, — сказал он сутенеру. — Плата не больше пяти песо или какая-нибудь еда. И под охраной вооруженных часовых.
Сутенер, все еще улыбаясь, чуть не присел в реверансе. Он повернулся к шлюхам и затараторил, обращаясь к ним и показывая на камни. Они пожали плечами и двинулись за ним.
Потом сержант обернулся и очень удивился: там, где только что было трое солдат, теперь толпилось пятнадцать. Улыбаясь про себя, решив, что он их проучит за нетерпение, он сказал:
— Берите ружья. Будете стоять на страже.
Они не противились, а охотно отправились за ружьями и даже не ворчали. Это удивило его. Потом сержант понял, что они собираются насладиться зрелищем, и, когда солдаты вернулись, сообщил им:
— Не хочу, чтобы вы пялились всей бандой. Половина стоит на страже, остальные идут в дозор.
Они проглотили и это, довольные, что удастся подглядеть хоть что-нибудь. Теперь подошли и другие солдаты, и сержант сказал им:
— Не толпитесь.
Если майор действительно не был занят, а нарочно смотрел на происходящее сквозь пальцы, то не было никакого смысла выпендриваться. Они провернут все тихо и незаметно, а то майор подумает, что он разыгрывает комедию, и быстро все прекратит.
Это имело смысл, и весть быстро распространилась по лагерю. Вскоре бросили жребий, а затем все солдаты уселись на своих одеялах и стали чистить оружие, стараясь чем-то заняться в ожидании своей очереди.
Шлюхи зашли за камни, задрали юбки и легли рядышком. Солдаты заходили туда по трое, расстегивали штаны и опускались на колени рядом с ними. Прентис подошел к Календару и спросил его:
— Вы идете?
Старик сидел, облокотившись на камень; он поднял на него глаза и покачал головой.
— Меня это больше не интересует. — Он зажег спичку и закурил. — К тому же не хочу подцепить болезнь. — Прентис остановился.
— Вы думаете?
— Я знаю. Если у тебя есть проблемы, справляйся с ними сам. — Он улыбнулся. — Только руку вымой. Сядь-ка, зачем тебе эта головная боль.
Прентис посмотрел на цепочку камней у края лагеря, потом на старика, пожал плечами и устроился рядом.
Он постарался не показать своего облегчения. Только раз в жизни он имел дело с женщиной, вернее, не с женщиной, а с девчонкой. Ей было шестнадцать, как и ему. Они и не собирались этого делать. Просто начали бороться, потом целоваться. Одно повлекло за собой другое, вот и все. Он кончил, едва начал, и она обзывала его всякими словами.
Это было в Огайо, возле отцовской фермы. Он был таким неловким, а вокруг той девчонки вечно вилось столько парней, что он больше ни разу так и не подошел к ней, да и времени у него не было. Вскоре после этого у отца начались неприятности.
Его мать к тому времени уже год как умерла, отец изо всех сил старался управляться с фермой и вести хозяйство без нее. Потом его здоровье сдало. Город стремился поглотить ферму, и постоянная борьба
