Впрочем, у меня тоже было полно дел, и первым в списке значился задушевный разговор с Линфильдом Педерсоном.
Глава 46
Когда я вошел в полицейский участок, Бриндли слушал полицейскую волну. Рядом на столе лежали шлем и фланелевый лоскуток. Я взял каску в руки, повертел в руках и сказал:
— Извини, Бриндли, но до зеркального блеска еще тереть и тереть.
Тот насупился и отобрал у меня свою игрушку.
Я спросил:
— Где Педерсон?
— Обождите, — буркнул Бриндли.
Направился к двери с надписью «Для служебного пользования» и зашел в пристроенный к зданию гараж, где два дня назад я наткнулся на труп Геннона. Бриндли прикрыл за собой дверь, но пару секунд спустя показался снова и возвестил:
— Пройдемте, инспектор вас ждет.
Я зашел в гараж. Тяжелые гаражные ворота были подняты, и помещение заливало ярким светом. На колодках стояла коляска для гольфа, а Линфильд Педерсон сидел рядом на корточках и ковырялся с отвертками и ключами. При виде меня он встал и отряхнулся. На нем были синие костюмные брюки, белая рубашка с длинными рукавами и неизменный красный галстук. Удивительное дело: несмотря на жару, инспектор почти не вспотел. Говорят, что багамская жара сильно отличается от флоридской: она прожаривает до костей. Местные-то пообвыклись, я же — напротив: пот с меня валил градом.
— А я как раз к тебе собирался, — вместо приветствия начал инспектор.
— Неужели? — вскинулся я. — В смысле как только отремонтируешь тачку, перекусишь и сбегаешь к подружке?
Педерсон взглянул на меня, пошерудил под губой языком и сказал:
— Что, шило в одном месте застряло?
— Ага, вот именно.
— Наверное, сильно беспокоит, раз ты такой нервный.
— Ладно, поговорим по-людски.
— Давно бы так. С чего начнем?
— Во-первых, мне бы очень хотелось узнать, чем наш уважаемый инспектор занимался те три часа, что я прождал в конторе. Кое-кто за это время успевает четверть миллиона заработать.
— Тебе предоставить поминутный отчет?
— Неплохо бы.
Педерсон сунул руку в задний карман брюк, достал бумажник, открыл его и бережно извлек какую-то бумажонку. Протянул мне и поинтересовался:
— Что это, по-твоему?
— Платежный квиток.
— Верно. Это расписка из бухгалтерии, по которой мне выплатили зарплату. Если приглядишься, прочтешь сумму.
— Девятьсот сорок один доллар пятьдесят два цента.
— Ага. Столько мне платят каждые полмесяца. Не густо?
— Я тебе не жилетка, чтобы плакаться.
— Можешь считать, что это бонус к тому, что я намерен поведать. — Он облокотился о тележку и скрестил на груди свои внушительные ладони. — Каждый понедельник из Нассау по морю привозят корреспонденцию. По расписанию почта приходит в половине десятого утра, а на самом деле — как бог на душу положит. Через понедельник я прихожу на пристань за своей зарплатой. Поэтому вчера утром я был в доках и ждал почтовый пароход. А знаешь, зачем я это делал?
— Нет. Просвети.
— Потому что я оказался на мели. Точнее говоря, у меня в кармане остались последние семнадцать долларов тринадцать центов. Мне срочно надо было где-то раздобыть сто пятьдесят долларов и заплатить хозяину рыбной лавки, чтобы он не выставил труп английского фотографа на доки тухнуть на солнце.
— Брюса Геннона?
— Ну да. Теперь-то все в порядке. Лежит себе преспокойненько в морозилке. Просто мистер Отис на днях поднял бучу. Потребовал срочно поднять плату, а то у него рыбаки лед покупать отказываются — видите ли, слушок пронесся, что он держит у себя покойника. Пришлось все переиграть: он получает не двадцать пять, а пятьдесят зеленых в день, а мне что — хочешь не хочешь, а плати. Ведь в Нассау я не могу запрос подать, чтобы профинансировали, потому как они не в курсе, что у нас тут творится. Я встретил пароход, сходил в банк, обналичил чек и расплатился с мистером Отисом из собственного кармана. И неизвестно теперь, когда контора отдаст мне кровные денежки. А выбить из Нассау компенсацию — вообще целая история, люди по нескольку месяцев пороги обивают. Для начала надо будет все легально оформить, а об этом и мечтать рано — надо бы для начала с похитителями разобраться.
— Мы могли бы вчера все это обсудить, — сказал я.
— Я так кумекаю: нечего посторонним совать нос в мои финансовые проблемы, сам как-нибудь разберусь. Поэтому я и сказал, что отлучусь по полицейскому делу.
— Но я так и не понял, на что были убиты целых три часа.
— Можешь мне поверить, — сказал Педерсон. — Я все на свете проклял, что сразу не послал этого Ортиса ко всем чертям и не примчался поскорее к тебе. Это было ошибкой с моей стороны, и ты вправе сердиться. Прими мои извинения.
Он протянул мне руку, я пожал ее.
— Ну хорошо, миру мир во всем мире, — сказал я. — Только все равно непонятно, почему на это ушло три часа.
Педерсон покачал головой. На этот раз на лице его мелькнуло подобие улыбки.
— Ну и лопух же я. Не надо было напоминать, как я тебе задницу намылил. Такого с рук не спускают, — сказал он. — Знаешь некую Джастин Клементс?
— Что-то не припомню…
— Знаешь, знаешь. Кухарка в «Альбери», дородная такая бабища.
— А-а, та, что ли?
— Да-да, та самая Джастин, которая видела, как кто-то подвозил Геннона и мисс Пикеринг на коляске для гольфа в ночь гибели фотографа. Та, про которую ты забыл мне рассказать.
— Забыл, — робко оправдывался я. — Честно, собирался, да вылетело из головы.
Инспектор отмахнулся:
— Не беда. Я и так все узнал. Как раз выходил из рыбной лавки, когда она меня отловила и рассказала про ту девицу…
— Тиффани Сен-Джеймс.
— Ну да. Джастин утверждает, что видела собственными глазами, как девица сидела за рулем. Тогда я подумал: а где, собственно, коляска Геннона? Здесь у нас с полдюжины пунктов проката, так что пришлось вернуться в участок и сесть на телефон. В четвертом по счету Геннон и засветился. Там сказали, что коляску он так и не вернул — неудивительно. Я рванул в участок, где меня дожидались вы с Бриндли, а после бросился на поиски. Вчера мне повезло.
Он обернулся и взглянул на коляску, которая стояла за его спиной.
— Так это она? — предположил я.
— Именно. И знаешь, где я ее подобрал?
Я помотал головой.
— На парковке перед «Багамскими песками».
Педерсон упивался моей реакцией.
