— Голод — не свобода.
— А ты умная. И возможно, заслуживаешь лучшего поприща в этой жизни.
Она лишь ухмыльнулась такой расхожей банальности. А потом попросту махнула рукой — дескать, будет тебе, барин. Нашелся моралист.
Порфирий Петрович опять закурил и не уходил, пока не дотлела папироса. Молчал; а уходя, глубоко заглянул в васильковые Раины глаза.
Глава 11
ОБРАЗЦОВОЕ ХОЗЯЙСТВО
На следующее утро, как и обещал, Порфирий Петрович появился у Виргинского. С собой он принес грубые рабочие башмаки на толстой подошве — не новые, но вполне годные к носке.
Виргинский, сгорбясь, сидел на краешке кровати и бездумно смотрел на пару башмаков у себя между ступнями. Сквозь дырки в чулках проглядывали пальцы ног с желтыми нестрижеными ногтями.
Щеки студента рдели пятнами гневливого румянца.
— Зачем это все?
— Вы нуждаетесь в добротной обуви. Вам же носить нечего.
— Я много в чем нуждаюсь! Это что, ваша обязанность, осуществлять надо мной попечительство?
— Мне нужна ваша помощь. Я хочу, чтоб мы вместе наведались в тот дом на Большой Морской.
— Я вам что, не вполне ясно объяснил адрес?
— Вполне. Но думаю, вам будет небезынтересно прогуляться туда со мной.
— Это у вас что, такая манера ведения следствия?
— Вы очень подозрительны. Вам бы юриспруденцию изучать.
— Я как раз ее и изучал. Пока деньги были. Может, когда-нибудь и снова займусь. Когда средства позволят.
— А не задумывались, куда податься по окончании обучения?
— Возможно, что и в адвокатуру. Стану защитником в суде. Существующие общественные устои надо в корне менять.
— Значит-таки, верите в торжество закона?
— Верю в то, что смогу оправдывать обвиняемых, в том числе тех, кто шел против режима.
— А вы, смотрю, не так циничны, как мне казалось.
— Чем же еще заниматься прогрессивно мыслящему человеку, да еще с юридическим образованием?
— Ну, скажем, пойти служить в управление. Следственное.
— В таком случае я буду выполнять функцию прямо противоположную. Засуживать невиновных.
Порфирий Петрович вкрадчиво улыбнулся.
— Беру свои слова назад. Насчет цинизма. Виргинский, между тем, осторожно сунул одну ногу в башмак.
— Великоваты.
— Можно надеть еще одни носки. К тому ж теплее будет.
— У вас при себе что, еще и носки есть?
— Конечно же нет. А у вас…
— Все, что на мне, и есть моя единственная одежда.
— Такой аскетизм, знаете, вовсе необязателен… Виргинский перебил, надевая второй башмак:
— Где вы их раздобыли?
— А вы как думаете?
— С мертвеца, что ли?
Порфирий Петрович смешливо поджал губы.
— А хотя, сойдут и такие, — сказал Виргинский, вставая.
Вместе они направились вверх по Гороховой. Впереди, пронзая яркое погожее небо, горел золотом шпиль Адмиралтейства — стилет в сердце города. Струями шел дым из бесчисленных труб зданий, обступивших матово лоснящуюся мостовую. Громады жилых домов тянулись вдаль, отблескивая рядами окон, за каждым из них протекала чья-то жизнь. При виде окон само собой напрашивалось невольное сравнение с намалеванными театральными декорациями. Хотя нет, однообразные эти фасады напоминают скорее непроницаемый каменный занавес. И драмы и трагедии людские происходят скорее не по эту, а по ту, скрытую его сторону.
Виргинский, следя, как носки его новых ботинок уверенно продавливают корочку сероватого наста, втихомолку чему-то ухмыльнулся.
— Вы о чем? — поинтересовался Порфирий Петрович.
— Да так. Выходит, вы меня вроде как купили за пару ботинок. Как все же дешево я заложил вам свою душу. Кабы она, впрочем, была.
— Вы не верите в существование души?
— Я так не говорил. Я говорил, что
— Так вы меня сравниваете с Мефистофелем? Помилуйте, ведь здесь дело не в душе — заложил, не заложил. Вы же хотите выяснить, кто убил ваших друзей, не так ли? Эх, вы, а еще в юристы метите. Право, нельзя же разом быть и нигилистом и законником. Позиция, чреватая противоречиями.
— Именно. За то я себя, наряду с прочим, и презираю.
— Ну как, ботинки вам ваши нравятся? — спросил Порфирий Петрович еще через несколько шагов.
— Хотя б потому, что не пропускают сырости.
— Вот это здоровое суждение.
— Скажите, — остановившись, сказал вдруг Виргинский, как-то разом утратив показную надменность.
— Что именно?
— Вы меня не считаете подозреваемым? Помолчав, Порфирий Петрович ответил:
— Я подозреваемыми пока не располагаю.
— Скажем, подозреваемый — я. Но ведь, вовлекаясь в ход следствия, я тем самым могу его запутать? Пустить по ложному следу?
— Скажем, подозреваемый — вы. Тогда я кое-что разузнаю уже из того, как вы будете реагировать на людей в доме, где жили Тихон с Горянщиковым.
— Так я у вас действительно под подозрением? — Порфирий Петрович опять улыбнулся, поджав губы. — Вы со мной играетесь, — упрекнул Виргинский.
— Хорошо. Скажем, вы вне подозрений. Сам я сторонник именно этой версии. Однако при всем том обе жертвы входили в круг ваших знакомых. Возможно, убийца — кто-то из известных вам людей; может, даже из числа проживающих в том доме. Более того, быть может, мы его нынче там застанем. И потому само ваше присутствие может невольно вызвать некое интересное откровение… Кстати, спрошу-ка я вас вот о чем. Это, между прочим, позволит избежать лишних хлопот. У вас нет никаких предположений, кто именно мог их убить?
— Вы полагаете, я бы до сих пор об этом умалчивал?
— Нет, конечно. Но вы как-то сказали, у Горянщикова было изрядно недоброжелателей. А у Тихона?
— У Тихона недоброжелатель был единственный: сам Горянщиков. Забавно, правда?
— Да не совсем. Убийца — кто бы он ни был — постарался обставить все так, будто Тихон якобы вначале прикончил Горянщикова, а затем покончил с собой. Я уже предвкушаю: мне сейчас предстоит порядочно выслушать, как они друг с другом при жизни, извиняюсь, грызлись.
— Похоже на то.
— Я прошлым вечером наведался к мадам Келлер, — проронил Порфирий Петрович. Виргинский непроизвольно замер на ходу. — Что, ботинки великоваты? — простодушно спросил он студента.
— Да так, малость…
— Вашей знакомой, Лили, я там не застал. По мнению мадам Келлер, она обзавелась состоятельным покровителем.
— Прямо так и сказала?
— Да, если вы относитесь к ее словам всерьез.
— Почему вы так уверены, что Лиля имеет ко всему этому какое-то отношение?
— Уверенности особой нет. Однако она волей-неволей снабдила меня некой загадкой. Тот таинственный Константин Кириллович. — Следователь пристально вгляделся в Виргинского. — Вначале Лиля попадает в наше поле зрения буквально накануне того, как мы получаем анонимную записку, где фактически указывается местонахождение тех двух тел в Петровском парке. Простое совпадение? Ладно, допустим. Но затем — а именно вчера — я ее застаю в доходном доме Липпенвехселя, на пути к вам. Опять совпадение? Как следователь я по опыту должен такие совпадения учитывать. И наконец, я узнаю, что она ваша знакомая. А вы, боюсь, единственный, кого я пока могу логически увязать с этими двумя… трупами. А потому увязывается и Лиля.
— Вздор какой-то. Невнятица. Вы этим ничего не докажете.
— Пока — да. Но это единственное, на что я могу пока опираться.
— Кроме того, у них и помимо меня знакомых пруд пруди. Вы с ними просто пока не сталкивались.
— Сегодня я и думаю этот недочет исправить, — подытожил Порфирий Петрович, замедлив шаг. Незаметно они добрались до Большой Морской. — Ну вот. Что там у нас: семь, семнадцать или семьдесят? Который из них?
— Вон он, тот дом, — кивком указал Виргинский на трехэтажный особняк с мезонином по ту сторону улицы — розовый, сравнительно недавней постройки, с тяжеловатыми барельефами в виде львиных голов. Второй этаж обрамляли ионические полуколонны, а проход во внутренний двор обступали гипсовые фигуры кариатид.
— Элегантное какое строение, — вслух заметил Порфирий Петрович, хотя и без особого тепла. — Кто б мог подумать, что еще недавно в этом доме обитали наши убиенные. Может, кариатиды что подскажут? Знаете, при виде каменных истуканов Петербурга мне частенько почему-то думается о несчастных жертвах нераскрытых злодеяний.
