розыск как пропавший.
Лицо Липутину скривило как от уксуса.
— Каким таким образом тот чемодан попал ему на глаза?
— Я ему его показал.
— Вы! Да как вы смели!
— На чемодане были характерные отметины, что само по себе помогло установить его принадлежность Ратазяеву. Мне подумалось: если князь Быков признает тот чемодан из Петровского парка, это поможет ему описать и багаж исчезнувшего друга.
— Опять вы за свои игры, Порфирий Петрович!
— Я лишь хотел установить связь между этими двумя…
— Кто этот Ратазяев?
— Актер.
— Ах акте-op, — протянул прокурор иронично.
— Очень близкий друг князя Быкова, который, между прочим, вхож в высший свет. И надо сказать, тепло отзывается о Строгановых-Голицыных.
— Карлик был убит дворником. Дворник убил сам себя, — забубнил прокурор, словно пересказывая Ветхий Завет.
— Что ж, может, оно и так. Но остается вопрос: как тело Горянщикова в итоге очутилось в чемодане Ратазяева? И где, в конце концов, сам Ратазяев?
— Да откуда он знает, что этот чемодан — тот самый? Подумаешь, кожаный коричневый. Да таких по одному Петербургу, должно, тьма тьмущая. Нет, это не факты. Занимайтесь исчезновением Ратазяева, но и только. И чтоб никакой мне связи между этими двумя делами! — Видя искреннюю разочарованность на лице подчиненного, прокурор с натянутой улыбкой добавил: — Да я ж о вашем только благе и радею, Порфирий Петрович! Не ровен час, сядете еще с этим делом в лужу перед начальством. Да ну его! К тому же вам ли, с вашим либерализмом, плясать под дудку какого-то там аристократишки.
В тот вечер Порфирий Петрович ужинал у себя в кабинете: стерляжья уха и расстегаи из ресторана на углу Садовой и Вознесенского. Вернее, не ел, а так, ковырнул да бросил. Ужин как был подан, так почти в том же виде и унесен Захаром, пожилым лакеем, состоящим здесь в услужении.
— Надо ж, и не притронулся, — покачал головой Захар, исчезая с подносом в людскую. — Ну да ладно, их дело. А я свое справил, — и в два счета разделался с почти нетронутой трапезой.
За вином Порфирий Петрович не посылал. В конце концов, сейчас был пост: канун Рождества. Вместо этого он ограничился крепким кофе. И когда Захар, убирая поднос, посягнул было и на кофейник, он остановил его предостерегающим жестом. Вот так только за весь вечер и пообщался с верным слугой.
Перед Порфирием Петровичем лежали выкупленные в ломбарде книги. Среди них и та французская, над которой корпел Горянщиков; перевод тоже был здесь. Порфирий Петрович намеревался продолжить знакомство с текстом, а заодно и с тем, насколько перевод соответствует оригиналу, но на него вдруг нашла какая-то дремотная вялость. Хотя оно и понятно: его же отстранили от дела, как тут не впасть в немоту. Оживил его, в конце концов, крепкий кофе. В животе заурчало (зря, пожалуй, отказался от ужина). Порфирий Петрович закурил: так оно сподручней думается. Но и при этом не удавалось собраться с мыслями настолько, чтобы суметь тщательно сличить исходный текст с рукописным русским переводом.
Он нехотя переключился на философские опусы: русские издания «Силы и материи», «Суеверия и науки», «Круговорота жизни» и «Диалектики природы». Правда, усердия хватило разве что на титульные листы. Но и этого, кстати, оказалось достаточно, чтобы уяснить: все книги опубликованы одним и тем же петербургским издательством — «Афина», Невский проспект, 22.
Досадуя на себя за то, что никак не может сосредоточиться, Порфирий Петрович остановил наконец взгляд на лежащем рядом альманахе пикантного свойства. Именно эта самая
Хотя, надо полагать, эту самую «Тысячу и одну девичью головку» Порфирий Петрович все равно бы открыл, неважно, в связи или вне связи со следствием. А уж после нынешней аудиенции с прокурором и подавно. Он теперь был как тот околоточный, что приспособил под свои нужды чемодан Ратазяева. Уликами эти книги более не считаются, ведь хозяин их мертв. Так что, получается, он тоже волен распоряжаться ими по своему усмотрению. Просто как частное лицо.
Адреса на титульном листе не значилось, только символ «Приапа» да еще имя (а скорее псевдоним) переводчика. Надпись гласила: «Переведено с французского „Алкивиадом“».
Страницы книжки были не разрезаны. Подносить к ним нож почему-то не хотелось, словно это могло как-то осквернить лезвие. Судя по количеству девиц (1001) и страниц (около 200), усекновений голов на лист должно было приходиться примерно по полдесятка. Получается, на само повествование, а уж тем более на развитие сюжета места отводилось не густо. Но, взглянув лишь мельком, Порфирий Петрович с удивлением обнаружил, что автор, вопреки ожиданиям, позаботился и о связности сюжета, и об увлекательности. Причем первая девица, прежде чем расстаться с головой, продержалась аж несколько страниц, на которых она сноровисто входила во вкус любовных утех, прежде чем лишиться девственности, а с нею и головы. Первую треть книги соития шли хотя и по нарастающей, но все еще вдвоем. Однако к середине повествования любвеобильный злодей, поднаторев, стал уже затаскивать на всевозможные ложа по нескольку красавиц одновременно. Ну и наконец, венчалась книга оргией страниц на пятнадцать — в закрытом пансионате, где головы (общим числом 321) в некую вальпургиеву ночь посыпались градом, чуть ли не наперегонки. Последняя голова принадлежала настоятельнице — шестидесятилетней старой деве, разрыдавшейся при открытии, какой услады она себя лишала на протяжении долгих лет.
Поглощенный сей трогательной развязкой, Порфирий Петрович дошел наконец до последней пары неразрезанных страниц, оказавшейся неожиданно выпуклой на ощупь. Выяснилось, что между ними всунут сложенный вдвое бумажный листок, который он невзначай чуть было не распорол, торопясь закончить скабрезное, но презабавное чтиво. Осторожно вынув двумя пальцами листок, он развернул его и прочел (буквально) следующее:
Сей документ является достоверным и обязательным к исполнению Договором, в коий не по принуждению и по своей воле вступают нижеуказанные стороны, в чем и подписуются:
— О-о, да вы, я вижу, опять к нам пожаловали! — Порфирий Петрович кивнул, избегая глядеть мадам Келлер в глаза. Для того чтобы почувствовать ее сарказм, это было совершенно излишне. — А вы, я вижу, быстро схватываете! Вон и шубу свою драгоценную изволили без уговоров снять. Надеюсь, теперь и от шампанского не откажетесь?
Порфирий Петрович лишь молча кивнул.
— Ну уж на этот-то раз, уповаю, вы к нам не как официальное лицо? — все задирала гостя мадам Келлер, наполняя искристым напитком бокал.
— Скажите, Лиля сюда после моего прошлого визита не наведывалась?
— Да вот все не дождемся. Забыла, видно, нас Лилечка-то. Ну ничего, мой господин, мы вам другую девушку подыщем. Не желаете снова Раю? Нет? Она вам разве не по вкусу пришлась?
— А помоложе кого-нибудь у вас нет?
Мадам Келлер игриво хохотнула: дескать, ох уж я вас, развратных шалунишек, насквозь вижу.
— Если вы насчет девственниц, так у нас их нет. Увы, не держим!
— Лиля из девушек была самой юной, по возрасту?
— Всё Лиля да Лиля, уж будто на ней свет клином сошелся. Она, знаете, тоже далеко не девственница. Как там у вас, русских? Лучше синица в руках, чем куропатка на ветке? Да?
— Не совсем. Тем не менее, если б мне захотелось… ну, скажем, совсем юную девушку — именно девственницу, — есть у вас кто-нибудь, кто осуществил бы такое мое пожелание?
— Это как? Схватить с улицы привести, что ли?
— У вас это так делается?
— Есть у вас еще одна поговорка: любопытной Варваре нос — что?
— Оторвали.
— Вот то-то. Не знаю, как вам, а мне бы его действительно того.
— Вам не известен такой Константин Кириллович Говоров?
— Нам в нашем деле ой сколько имен слышать доводится.
— А некто Ратазяев?
— Вот уж этот-то точно нет. — Мадам Келлер качнула головой. — Такую фамилию запомнить несложно.
— И еще: вам не знакома проститутка — пожилая, из бывших — Зоя Николаевна? Она еще приглядывает за Лилиной дочуркой?
— Дочуркой? Да господь с вами, mein Herr. Малютке и пяти нет!
— Я, безусловно, плачу.
Глаза мадам Келлер вдумчиво сузились — видимо, ее впечатляла хладнокровная настойчивость клиента.
— Раньше, быть может, оно бы и возможно. Но теперь, когда у Лилечки богатый покровитель… думаю, вряд ли. Деньги в таком случае ничего не решают. Стену, знаете, лбом не прошибешь.
— А Зоя? Может, как-то через нее? Вас мы, безусловно, тоже не обделим — если, разумеется, вы меня выведете на старую потаскуху.
— А вы решительный человек. — Мадам Келлер бросила красноречивый взгляд. — Я вас недооценивала. Если в подряснике, то еще не значит, что монах. Так, кажется, у вас говорят?
Порфирий Петрович, смело выдержав ее взгляд, пригубил шампанского. Которое, кажется, словно разом утратило свой вкус — настолько вдруг похолодело внутри.
