бессмысленным. Но, право, не стоило его изменять: память о былых безумствах никому не мешает. А впрочем, я иногда думаю, что следовало бы назвать эту площадь в память великой битвы, которая разыгралась здесь в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Это было достаточно важное событие если историки не лгут.
Что они обычно делают или, по крайней мере делали, добавил старик. Например, что вы на это скажете, соседи? В книге Джеймса 'История социалдемократии', кстати, глупейшая книга! я прочел путаное описание сражения, которое произошло здесь приблизительно в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году{24} (я плохо помню хронологию). Какие то местные жители, говорится в книге, хотели провести здесь собрание, но муниципалитет Лондона, или Совет, или Комитет, или какоето другое варварское скопище дураков напало на этих 'граждан' (как их тогда называли), двинув против них вооруженную силу. Это одно уже слишком нелепо, чтобы быть правдоподобным! Но, говорится дальше, 'инцидент не имел особых последствий', что, конечно, слишком нелепо, чтобы быть возможным!
Что ж, сказал я, ваш Джеймс не солгал. Все это правда, но только никакого сражения не было. Просто миролюбивые и безоружные люди были избиты негодяями, вооруженными дубинками.
И они это стерпели? вскричал Дик, и я в первый раз увидел недоброе выражение на его приветливом лице.
Нам пришлось стерпеть, сказал я, покраснев. Нам больше ничего не оставалось.
Вы, кажется, хорошо осведомлены в этих делах, сосед, заметил старик, пристально поглядев на меня Правда ли, что этот случай не имел особых последствий?
Последствия были такие, сказал я, что многих отправили в тюрьмы.
Из тех, кто орудовал дубинками? спросил старик. Всыпали, значит, чертям!..
Нет, из тех, против кого орудовали дубинками, ответил я.
Друг, я подозреваю, что вы начитались врак и оказались слишком доверчивы, строго произнес старик.
Уверяю вас, настаивал я, то, что я говорю, сущая правда!
Хорошо, хорошо, я вижу, что вы думаете, сосед! продолжал он Но я не понимаю, почему вы, собственно, так уверены.
Я не мог ему объяснить 'почему' и промолчал. Между тем Дик, который сидел, задумчиво нахмурясь, заговорил наконец мягко и даже с грустью:
Как странно думать, что люди, подобные нам жившие в этой прекрасной, счастливой стране и обладавшие, подобно нам, чувствами и привязанностями, могли поступать так отвратительно!
Верно! поучительным тоном заметил я. Но то время было всетаки лучше, чем предшествовавшее ему. Разве вы не читали о Средних веках и о жестокости тогдашних законов? В те времена люди, казалось, находили удовольствие в том, чтобы мучить своих собратьев. По правде сказать, они больше поклонялись палачу и тюремщику, чем богу.
Да, сказал Дик, есть хорошие книги о той эпохе, и я некоторые из них читал. Что же касается большой перемены к лучшему в девятнадцатом веке, то ее я не вижу. В Средние века люди поступали согласно своей совести (на это справедливо указывает ваше замечание об их боге) и сами были готовы претерпеть то зло, которое причиняли другим. А что касается девятнадцатого века, то люди тогда были лицемерами, с претензией на человечность. Они мучили тех, кто был им подвластен, заточая их в тюрьмы без всякой причины или разве за те поступки, к которым сами тюремщики их вынуждали. О, даже мысль об этом ужасна!
Но, может быть, они сами не знали, каково сидеть в тюрьме? заметил я.
Дик помрачнел и даже рассердился.
Тем больший позор им, раз мы с вами и то знаем, что это такое, столько лет спустя! воскликнул он. Видите ли, сосед, они не могли не знать, как вредны тюрьмы с точки зрения общего народного блага.
Ay вас совсем нет больше тюрем?
Как только у меня вырвались эти слова, я понял, что сказал глупость, так как Дик густо покраснел и нахмурился, а старик удивился и огорченно посмотрел на меня. Сдерживая гнев, Дик сказал:
Как вы могли задать подобный вопрос?! Разве я не говорил вам, что мы достаточно знаем о тюрьмах по свидетельству источников, заслуживающих доверия. Мы очень ясно представляем себе прежние застенки. И разве вы сами не обращали внимания, что у встречавшихся нам по дороге людей счастливый вид? А как могли бы люди быть счастливы, зная, что их друзья в тюрьмах? Неужели они терпели бы это спокойно? Если бы люди томились в тюрьмах, разве можно было бы скрыть это от народа, как можно скрыть случайное убийство. Такое убийство происходит не преднамеренно, без хладнокровной поддержки многих лиц, как это бывает при заключении в тюрьму. Тюрьма! О, нет, нет! Он остановился и, немного остыв, продолжал уже мягче: Простите меня! Мне не следовало так горячиться, раз теперь никаких тюрем нет. Боюсь, что вы осудите мою несдержанность. Вы приехали из дальних стран, и нельзя ждать от вас знакомства со всеми этими вещами. Наверно, мои слова вас задели.
Это было отчасти верно. Но он был так искренен, что в своей горячности понравился мне еще больше, и я сказал:
Нет, я сам виноват, сболтнув глупость. Позвольте переменить тему нашего разговора и спросить у вас, что это за внушительное здание виднеется налево, в конце платановой аллеи?
А, ответил он, это старинное здание, построенное еще в первой половине девятнадцатого столетия и, как видите, в несуразном, причудливом стиле. Но в нем хранится много чудесных произведений искусства, большей частью картин, и среди них немало старинных. Это 'Национальная галерея'. Я иногда задумывался над тем, что означает это название. В наши дни помещения, в которых собраны для показа картины, всегда называют национальными галереями, вероятно, по примеру этой. Их очень много разбросано по всей стране.
Не пытаясь просветить его, ввиду трудности задачи, я достал свою великолепную трубку и закурил, в то время как наша старая лошадка потрусила дальше.
Эта трубка очень затейливая игрушка, обратился я к Дику. Вы представляетесь мне такими дельными людьми, и ваша архитектура так прекрасна. Почему же вы тратите время на подобные пустяки?
Не успел я произнести эти слова, как уже пожалел о них: хорошо же я отблагодарил за прекрасный подарок! Но Дик, повидимому, не заметил моей оплошности и произнес:
Как сказать! Это красивая вещица, а так как никого не заставляют их делать, почему этим не могут увлечься любители. Конечно, если бы художниковрезчиков было мало, все они были бы заняты, как вы это называете, 'архитектурой', и тогда никто не делал бы таких 'игрушек' (хорошее слово!). Но так как выполнять резные работы умеет множество людей, в сущности, почти все, и так как спрос на подобный труд сокращается, мы поощряем изготовление мелких художественных изделий.
Он на минуту озабоченно нахмурился, но затем лицо его просветлело, и он сказал:
В конце концов вы должны признать, что трубка прелестна. Как чисто и тонко вырезаны все эти человечки под деревьями! Может быть, слишком изысканно для трубки, зато красиво!
Эта вещица, пожалуй, слишком ценна для своего назначения, заметил я.
Что такое? переспросил он. Я не понимаю.
Я только начал свои беспомощные объяснения, как вдруг мы подъехали к железным воротам громадного неуклюжего здания. Там, казалось, шла какаято работа.
Что это такое? спросил я с живостью, так как мне было приятно среди всего чуждого найти чтонибудь знакомое, привычное Не фабрика ли?
Да, сказал он, я вас понял. Это именно то, что вы думаете. Но мы теперь называем это не фабрикой, а мастерскими объединенного труда. Здесь собираются люди, желающие работать вместе.
Вероятно, сказал я, здесь используют для работы тот или иной вид энергии?
Нет, нет, возразил он, зачем людям собираться всем вместе, для того чтобы пользоваться двигателями, когда они могут пользоваться ими у себя дома, по двое, по трое или даже каждый в отдельности. Нет, люди собираются в мастерской объединенного труда ради занятий ремеслом, если совместная работа необходима или более удобна. И такая работа подчас очень приятна. Здесь, например, выделывают глиняную посуду и стекло. Вон там вы можете видеть верхушки печей. Ведь очень удобно иметь под рукой большие плавильные и обжигальные печи, тигли и прочие принадлежности? Таких фабрик у
