Узкая лента Темзы вилась у наших ног по местности, как я уже говорил, похожей на парк. Недалеко от нас виднелся красивый островок, поросший стройными деревцами. По склонам к западу от нас поднимался лес смешанных древесных пород, нависая над узким лугом на южном берегу реки, а к северу от самого берега отлого повышалась широкая полоса лугов. Невдалеке над чащей леса высился изящный шпиль старинного здания. Это здание со всех сторон плотно обступили несколько серых домов. Ближе к нам, в какихнибудь ста шагах от воды, стояло большое каменное строение современного типа. Квадратное и одноэтажное, оно казалось очень низким. Между домом и рекой не было сада, ничего, кроме аллеи из грушевых деревьев, еще очень молодых и тонких. И хотя дом не отличался богатством украшений, в нем было какоето естественное изящество, как и в молодых деревьях.
Сидя на берегу, мы любовались этой картиной светлого июньского дня. Мы не испытывали веселого возбуждения, а только тихое безмятежное счастье. Эллен, которая сидела рядом со мной, охватив руками колени, наклонилась ко мне и сказала тихим голосом, который Клара и Дик все же могли бы услышать, не будь они так безмолвно и влюбленно поглощены друг другом:
Друг, в вашей стране дома земледельцев похожи на этот дом?
Во всяком случае, ответил я, дома богачей на него не похожи: они словно пятна на лице земли.
Мне трудно это понять, сказала она. Я могу представить себе, почему рабочие, которые там так угнетены, не могут жить в прекрасных зданиях. Чтобы создать красивое жилище, нужны время, досуг и голова, не перегруженная заботами, и я отлично понимаю, что бедный народ не может иметь все те хорошие вещи, которые мы считаем необходимыми для себя. Но почему же богатые люди, у которых есть и время, и досуг, и строительные материалы, не создают себе красивых жилищ? Это непонятно. Я знаю, что вы хотите мне сказать, добавила она, взглянув мне прямо в глаза и покраснев, что их дома и вещи безобразны и пошлы, если им не посчастливилось быть старинными, как вон тот памятник труда наших предков (она указала на шпиль). Все они... простите, я не нахожу слова...
Вульгарны, докончил я за нее. Мы всегда говорим, что безобразие и вульгарность жилищ богатых людей неизбежное следствие нищеты и скудости, на которую они обрекают бедных.
Эллен задумчиво нахмурила брови, потом радостно
обратила ко мне лицо, словно поймав какуюто ускользавшую мысль, и сказала:
Да, друг, я вас понимаю. Иногда мы, точнее те из нас, кто интересуется этими вопросами, обсуждали все это. У нас осталось много свидетельств о так называемом искусстве времен до эпохи Равенства. И многие говорят, что не в условиях существования тогдашнего общества причина этого всеобщего безобразия. Безобразие распространялось на все проявления жизни, потому что оно нравилось людям. Они могли бы окружать себя прекрасными вещами, если бы стремились к этому, как теперь каждый при желании создает более или менее красивые вещи по своему вкусу... Стойте! Я знаю, что вы мне скажете!
Знаете? проговорил я, улыбаясь, но с сильно бьющимся сердцем.
Да, промолвила она, вы отвечаете мне и учите меня тем или иным вещам, даже не произнося ни слова! Вы хотели сказать, что во времена неравенства характерной чертой существования богатых людей было то, что у них не полагалось самим изготовлять предметы для украшения своей жизни. Они поручали эту работу тем, кого они принуждали жить под гнетом и в нищете. Естественно, что скудость, приниженность и уродливая нагота этих несчастных сказывались в украшениях, предназначенных для богачей, и, таким образом, искусство умерло среди людей. Не это ли вы хотели сказать, друг мой?
Да, да, подтвердил я, любуясь ею: она стояла на берегу, ветерок играл ее легким нарядом, одну руку она прижала к груди, другую, в увлечении своей речью, сжав в кулачок, опустила вниз.
Это правда, правда! повторила она еще раз Мы доказали справедливость этих слов!
Я же думал про себя: 'Ведь я чувствую нечто большее, чем интерес к ней и восхищение ею!' И я стал уже задумываться, чем все это кончится. Мгновенный страх охватил меня: кто знает, какое средство 'исцеления' предлагает эта новая эпоха для возмещения утраты того, что дорого нашему сердцу!
Вдруг Дик поднялся с места и крикнул своим обычным бодрым голосом:
Соседка Эллен, вы, кажется, ссоритесь с гостем? Или требуете от него объяснений, которых он не может дать таким невеждам, как мы?
Ни то, ни другое, дорогой сосед, ответила она. Я была очень далека от ссоры с ним. Мы стали друзьями, и я, кажется, даже помирила его с самим собой. Не так ли, дорогой гость? промолвила она с очаровательной улыбкой уверенности в том, что я ее понял.
Да, это так, сказал я.
Кроме того, продолжала она, я должна сказать, что он объяснил мне нечто очень важное, так что я теперь вполне его понимаю.
Отлично, произнес Дик. Когда я впервые увидел вас в Раннимеде, я сразу заметил, что у вас удивительно острый ум. Я говорю это не как любезность, чтобы доставить вам удовольствие, поспешно добавил он, но потому, что это правда. Тогда же мне захотелось лучше узнать вас. Однако нам пора в дорогу. Мы не прошли еще и половины пути, а должны быть на месте до заката.
С этими словами он взял Клару за руку и повел ее вниз, с
холма. Но Эллен стояла задумавшись, глядя в землю, и, когда я взял ее за руку, чтобы следовать за Диком, она, обернувшись ко мне, сказала:
Вы могли бы многое рассказать мне и многое мне объяснить, если бы хотели.
Да, сказал я, такой старик, как я, годится для этого, но и только.
Она не заметила горечи, которая против желания прозвучала в моем голосе, и продолжала:
Я думаю не о себе одной. Мне было бы достаточно помечтать о прошлых временах, и если я не могу их превозносить, то, во всяком случае, могу восхищаться некоторыми людьми, которые тогда жили. Я иногда думаю, что люди слишком небрежно относятся к истории, слишком равнодушно оставляют ее в руках старых ученых, подобных Хаммонду. Кто знает? Сейчас мы счастливы, но времена могут измениться. В нас может зародиться жажда перемен. Многое покажется нам слишком чудесным, чтобы ему противиться, слишком увлекательным, чтобы за него не ухватиться, если мы не будем знать, что все это только фазы того, что уже когдато было и привело к разорению, разочарованию и нищете.
Когда мы медленно спускались к лодке, Эллен сказала:
Не ради себя одной я вас расспрашиваю, дорогой друг. У меня будут дети, и, я надеюсь, много. И хотя я не вправе навязывать им какието особые взгляды, я все же могу рассчитывать, что подобно внешнему сходству они, возможно, унаследуют коечто и из моего образа мыслей. Это существенная часть меня самой, независимая от временных настроений, навеянных событиями и обстановкой, меня окружающей. Что вы об этом думаете?
В одном я был уверен: что ее красота, доброта и вдумчивость заставляли меня мыслить согласно с нею, не считая тех минут, когда она открывала свою душу, чтобы воспринимать мои мысли! Я сказал, и это было в ту минуту правдой, что тоже считаю все это чрезвычайно важным. Я стоял, завороженный ее чудесной грацией, когда она легко вошла в лодку и протянула мне руку. Мы снова поплыли вверх по Темзе. Куда?
Глава XXX
КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ
Мы продолжали путь. Несмотря на смятение чувств, вызванное Эллен, и возрастающий страх перед тем, к чему это приведет, я все же с огромным интересом следил за рекой и ее берегами, тем более что Эллен не уставала любоваться меняющимися картинами и смотрела на цветущие берега с тем же восторженным любопытством, которое когдато испытывал я сам и, пожалуй, не совсем утратил даже теперь, наблюдая этот странно изменившийся общественный строй со всеми его чудесами. Эллен, повидимому, была очень довольна тем, что я испытываю удовольствие и что меня радует заботливое отношение жителей к реке, например, внимательный уход за живописными уголками или остроумное решение гидротехнических вопросов. Все необходимые сооружения были выполнены естественно и красиво.
