Денвер сидела на кровати, улыбалась и «делала музыку».
Она никогда еще не видела Бел такой счастливой. Конечно, порой ее надутые губки расплывались в довольной улыбке – когда она получала что-нибудь сладкое или когда Денвер рассказывала ей что-нибудь интересное. Она лучилась восторгом, слушая истории Сэти о прежних днях, и от нее исходило тепло, как от печки. Но веселой она никогда не была. Каких-то десять минут назад она лежала на полу с выпученными глазами, задыхаясь и хватаясь за горло. А теперь, буквально несколько секунд отдохнув на постели Денвер, уже вскочила и танцевала!
– Где ты научилась танцевать? – спросила ее Денвер.
– Нигде. Вот смотри на меня и делай так же. – Она подбоченилась и принялась скакать босиком. Денвер рассмеялась. – Теперь ты. Ну же, давай, – сказала Бел. – Ну давай же, ты можешь не хуже. – Ее черная юбка так и разлеталась.
Денвер, похолодев, встала с кровати, понимая, что в два раза ниже и толще Бел, но тоже поплыла с высоко поднятой головой, холодная и легкая, точно снежинка.
Бел взяла Денвер за руку, а другую свою руку положила ей на плечо. И они стали танцевать вместе. Кружили по крошечной комнатке, и, может, оттого, что голова закружилась, а может, от этого ощущения холода и легкости Денвер смеялась как сумасшедшая. Заразительный ее смех подхватила и Бел. Разыгравшись, как котята, они долго кружились и раскачивались туда-сюда, туда-сюда, пока, совершенно измученные, не шлепнулись на пол. Бел, переводя дыхание, откинулась назад и голову положила на кровать, и тут Денвер увидела краешек того, что видела целиком, когда Бел раздевалась на ночь. Глядя на это, она прошептала:
– Почему ты называешь себя Возлюбленной? Бел закрыла глаза.
– Там, во тьме, мое имя – Возлюбленная. Денвер подобралась чуточку ближе.
– А как оно – там, где ты была прежде? Расскажи, а?
– Там темно, – проговорила Бел. – Я там – маленькая. Вот такая. – Она подняла голову и легла на бок, свернувшись на полу клубком.
Денвер испуганно прижала пальцы к губам.
– Тебе там было холодно?
Бел съежилась еще больше и помотала головой:
– Жарко. Просто дышать нечем. И ужасно тесно.
– А ты там кого-нибудь видела?
– Там много людей. Некоторые мертвые.
– А Иисуса Христа ты не видела? А Бэби Сагз?
– Не знаю. Я не знаю имен. – Бел села.
– Расскажи, как ты попала сюда?
– Я ждала, потом оказалась на мосту. И ждала там в темноте; потом наступил день, потом снова ночь, потом снова день. Очень долго ждала.
– И ты все время стояла на каком-то мосту?
– Нет. Это уже потом. Когда я выбралась.
– Почему ты вернулась? Улыбка скользнула по лицу Бел.
– Чтобы увидеть ее лицо.
– Мамино? Сэти?
– Да, Сэти.
Денвер слегка задело, что не она была главной причиной возвращения Возлюбленной.
– Ты разве не помнишь, как мы играли у ручья?
– Я была на мосту, – сказала Возлюбленная. – Ты видела меня на мосту?
– Нет, у ручья. Там, в лесу, за домом.
– А, но я-то была в воде. И видела в воде ее бриллианты. Могла их даже потрогать.
– И что же тебе помешало?
– Она ушла и оставила меня. Одну, – сказала Возлюбленная. Она подняла глаза, встретилась взглядом с Денвер и нахмурилась. Впрочем, может, и не нахмурилась. Может, Денвер это только показалось из-за тоненьких шрамиков у нее на лбу.
Денвер заторопилась, глотая слова.
– Не сердись, – бормотала она, – не надо. Ты ведь от нас не уйдешь, а?
– Нет. Никогда. Здесь я – есть.
Денвер, сидевшая по-турецки, вдруг резко наклонилась вперед и схватила Бел за запястье.
– Только не говори ей! Пусть мама не знает, кто ты. Пожалуйста! Ты меня слышишь?
– Нечего указывать мне, что я должна делать! Никогда не указывай мне.
– Но я ведь на твоей стороне, Возлюбленная.
– Она – единственная. Она – единственная, кто мне нужен. Ты уходи, если хочешь, но она –
