шли за ней по светло-зеленому коридору из дубов и конских каштанов, когда Сэти вдруг почувствовала, что покрывается испариной,
– в точности как тогда, когда очнулась, вся мокрая и грязная, на берегу реки Огайо.
Эми ушла. Сэти чувствовала себя ужасно одинокой и слабой, но она была жива, и ребенок тоже. Она сделала несколько шагов по берегу, постояла, глядя на сверкающую воду. Порой вдали мелькала плоскодонка, но ей было не разглядеть, кто там, в лодке: белые или негры. Она вся взмокла, начиналась лихорадка, за которую она благодарила Всевышнего: собственный жар поможет ей согреть ребенка. Когда плоскодонка совсем исчезла из виду, она двинулась дальше, споткнулась и чуть не налетела на троих негров – двух мальчиков и пожилого мужчину, занятых рыбной ловлей. Она остановилась и стала ждать, когда с ней заговорят. Один из мальчиков показал на нее, и мужчина, глянув через плечо, отвернулся. Все, что он хотел знать, он уже знал.
Некоторое время они молчали. Потом мужчина спросил:
– На тот берег нужно?
– Да, сэр, – сказала Сэти.
– Тебя там кто-нибудь ждет? – Да, сэр.
Он снова быстро посмотрел на нее и мотнул головой в сторону большого камня, что выступал из земли с ним рядом, словно нижняя губа великана. Сэти подошла ближе и села. Камень был довольно горячим от солнца, но все же не таким горячим, как сама Сэти. Она слишком устала, так что сидела совершенно неподвижно; от бьющего в глаза солнца кружилась голова. Пот лил с нее ручьями; ребенок у нее на руках совершенно промок. Она, должно быть, уснула сидя, потому что, когда снова открыла глаза, тот мужчина стоял перед ней с дымящимся куском только что поджаренного угря. Ей оказалось невыносимо трудно протянуть руку и взять еду, еще труднее – переносить ее запах, совсем невозможно – есть. Она попросила дать ей напиться, и он принес ей воды из реки Огайо в жестяной банке. Сэти выпила все до капли и попросила еще. В голове снова начался звон, но она и думать не желала о том, чтобы после всего этого пути и стольких мук взять да и умереть, так и не переплыв на другой берег реки. Мужчина смотрел, как струйки пота стекают у нее по лицу. Потом окликнул одного из мальчишек.
– Сними-ка свою куртку, – велел он ему.
– Но, сэр?
– Ты меня слышал?
Мальчик начал стаскивать куртку, тихонько подвывая:
– Что я буду носить?
Мужчина отвязал ребенка от груди Сэти, завернул его в куртку мальчика и связал рукава спереди узлом.
– А я что буду носить?
Мужчина вздохнул и, помолчав, сказал:
– Хочешь взять свою куртку назад? Ну давай, отбери ее у этого малыша, а самого ребеночка голым на траву положи. И надевай свою куртку. Если ты сможешь сделать такое, то уходи с глаз моих долой и обратно не возвращайся.
Мальчик потупился, отвернулся и отошел в сторону. Сэти дремала, держа в руке кусок жареного угря; ребенок лежал на земле у ее ног. Во рту у нее совершенно пересохло, тело было покрыто испариной. Наступал вечер, и тут мужчина коснулся ее плеча.
Она совершенно не ожидала, что они проплывут вверх по реке так далеко от того места, где Эми нашла полусгнившую лодку. Когда Сэти уже совсем решила, что старик везет ее назад в Кентукки, он резко повернул плоскодонку, и они мгновенно оказались на другом берегу. Там он помог ей взобраться по крутому склону, а тот мальчик, что снял свою куртку, нес новорожденную, в эту куртку завернутую. Мужчина подвел Сэти к неприметной, покрытой ветками хижине с земляным полом.
– Подожди здесь. Скоро за тобой придут. Только никуда не выходи. Они сами тебя увидят.
– Спасибо вам, – сказала она. – Мне бы очень хотелось знать ваше имя, чтобы лучше вас запомнить.
– Имя-то? Имя мое Штамп. Знаешь такой штамп: «Оплачено»? – сказал он. – Ты за ребенком смотри как следует и прислушивайся, не идет ли кто. Ясно?
– Ясно. Я буду смотреть, – сказала Сэти, да только обещания своего не сдержала. Когда через несколько часов прямо перед ней возникла какая-то женщина, она не успела услышать ни звука. Это была невысокая молодая женщина с мешком. Она приветливо поздоровалась с Сэти.
– Я знак-то давно заметила, – сказала она. – Да все у меня не получалось быстрее прийти.
– Какой знак? – спросила Сэти.
– Штамп оставляет старый свиной хлев открытым, если кто-то с той стороны перебрался. И белый лоскут привязывает, когда еще и ребенок есть.
Она опустилась на колени и вытащила из мешка шерстяное одеяло, кусок хлопчатобумажной ткани, две печеные сладкие картофелины и пару мужских ботинок.
– Меня зовут Элла, – сказала она. – Мужа моего, Джона, сейчас дома нет. А ты сама куда направляешься?
Сэти сказала, что к Бэби Сагз и что уже отправила к ней троих своих детей.
Элла туго перевязала пупок младенца полоской ткани, словно вслушиваясь в недосказанное – в незаданные вопросы, в промелькнувшие как бы между словами сведения о неназванных, неупомянутых людях, оставшихся на той стороне. Она вытряхнула камешки из мужских ботинок и попыталась втиснуть в них ноги Сэти. Ничего не получилось. Печально вздыхая, они распороли ботинки сзади по шву – действительно, было очень жаль портить такую ценную вещь. Сэти надела куртку того мальчика, так и не осмелившись спросить, известно ли что-нибудь о ее детях.
