поведут; иногда их находили где-нибудь в подполе или в курятнике, а один даже в камин забрался. Но все равно требовалась осторожность, потому что самые тихие, те, кого вытаскивали из пресса для яблок, из стога сена или, как в тот раз, из камина, вели себя смирно только в первые две-три секунды. Пойманные с поличным, они вроде бы осознавали тщетность попыток перехитрить белого человека и убежать от его пуль. Даже улыбались, как дети, которых застали с банкой варенья; но вот стоило потянуться за веревкой, чтобы связать их, тут-то и начиналась всякая ерунда. Тот же самый ниггер, который только что стоял повесив голову, с виноватой улыбкой любителя варенья, мог ни с того ни с сего взреветь как бык и учинить нечто невероятное. Например, сунуть дуло винтовки себе в рот или попытаться отнять ружье, – да все что угодно. Так что если ты вооружен, то лучше держаться от них подальше. Иначе кончится тем, что нечаянно застрелишь добычу, за которую тебе заплатили, чтоб доставил ее живьем. Это ведь не змея и не медведь – с мертвого ниггера даже шкуру не сдерешь на продажу, мертвый он и гроша ломаного не стоит.
Шесть или семь негров подходили к дому: двоих мальчиков охотник заметил слева от себя и нескольких женщин справа. Он велел им остановиться, вскинув ружье, и они застыли на месте. Племянник учителя, осмотрев дом, вернулся, приложил палец к губам, призывая хранить молчание, и указал охотнику куда– то за дом; видно, дичь, которую они искали, находилась именно там. Охотник тоже спешился и пошел вместе с остальными. Учитель с племянником обогнули дом с левой стороны, охотник и шериф – с правой. У дровяного сарая с топором в руках стоял какой-то сумасшедший чернокожий старик Сразу видно, что спятил: все время урчал и подвывал, как кот. Шагах в пятнадцати от этого старика торчала старуха в соломенной шляпе, украшенной цветочками. Наверное, тоже сумасшедшая – стояла как вкопанная, но руками все по лицу шарила, точно паутину с него обирала. Оба ниггера, однако, смотрели в одном направлении – в сторону сарая. Племянник учителя подошел к старику и взял у него из рук топор. Все четверо тоже подошли поближе к дверям сарая и уставились внутрь.
Там, на грязных опилках, лежали два окровавленных мальчика, а черномазая женщина одной рукой прижимала к груди истекающего кровью ребенка, а другой держала за ноги грудного младенца. Она ни на кого не смотрела; просто раскачала младенца и попробовала ударить его головой о дощатую стену, но промахнулась. Когда она стала замахиваться во второй раз – в звенящей тишине мужчины застыли и смотрели, не отрывая глаз, – старый негр, по– прежнему мяуча и подвывая, прямо у них перед носом вбежал в сарай и перехватил младенца почти у самой стены.
Сразу стало ясно, и самому учителю прежде всего, что предъявлять права здесь не на что. Трое (теперь уже четверо – ибо их мать была на сносях, когда убежала) ребятишек, которых он надеялся найти живыми и здоровыми, отвезти назад в Кентукки, на ферму и воспитать правильно, как достойных рабов Милого Дома, страдавшего от нехватки рабочих рук, были потеряны. Двое мальчиков лежали с открытыми глазами, навзничь, все в крови, на грязных опилках; а девочка пятнала кровью платье главной беглянки – той самой женщины, которой этот учитель так хвастался; которая, по его словам, умела отлично готовить чернила, варить замечательные супы и отглаживать воротнички на его сорочках именно так, как нравилось ему; а кроме всего прочего, она могла еще по крайней мере лет десять рожать и рожать. Но, видно, она совсем спятила из-за того, что этот олух чересчур сильно избил ее и заставил все бросить и убежать. Учитель тогда здорово отругал мальчишку; интересно, сказал он ему, а что сделала бы лошадь, если бы он сверх меры избил ее, желая всего лишь немного ее проучить? Или собаки – Чиппер и Самсон? Предположим, сказал он, изобьешь ты своих охотничьих собак до крови. Ну и все; больше никогда не сможешь доверять им ни в лесу, ни где бы то ни было. Сколько хочешь можешь к ним подлизываться и кормить их, протянешь, к примеру, такому псу кусок кролика, а он извернется да и отхватит тебе руку напрочь. В общем, учитель здорово наказал своего племянника, не позволив ему участвовать в охоте на беглецов. Велел остаться дома, самому себе готовить, кормить скот, кормить Лилиан и присматривать за хозяйством. Посмотрим, как ему это понравится; пусть знает, что нельзя чересчур сильно избивать тварей, за которых отвечаешь перед Господом, даже если они провинились, – это оборачивается только неприятностями, а то и убытком. Теперь вот вся семейка рабов пропала. Целых пять штук Учитель мог, конечно, стребовать того младенца, что бился на руках у мяукающего старого негра, но кто станет возиться с грудным? А мамаша его явно спятила. Уставилась прямо на него, и, если бы тот его племянник мог видеть ее взгляд, такого урока ему бы никогда не забыть, это точно. Нет, все-таки нельзя так обращаться со вверенными тебе живыми тварями и надеяться, что подобное наказание даст благодатные плоды.
Тот племянник, что когда-то забавлялся с ней, пока его братец держал ее, не сразу понял, что его бьет дрожь. Дядя предупреждал его о возможных эксцессах, но ему как-то не верилось. И все-таки зачем ей было бежать и зачем она это сделала со своими детьми? Подумаешь, избили ее. Черт побери, да его мильон раз били, а ведь он белый! Один раз ему было так больно, что он прямо-таки взбесился и расплющил колодезное ведро. В другой раз выместил зло на Самсоне – швырнул в него несколько раз камнем, вот и все. Но сколько бы его ни били… он никогда не мог бы… Нет, зачем же она сбежала и потом еще сделала это? Вот что он спросил у шерифа, который стоял рядом, потрясенный не меньше остальных, но не дрожал. Он только снова и снова пытался проглотить что-то застрявшее в горле.
– Для чего же она тогда убежала и зачем теперь сделала это?
И тут шериф обернулся и сказал им троим:
– Уезжайте-ка вы отсюда, а? Похоже, здесь вам больше делать нечего. Теперь моя очередь настала.
Учитель яростно хлестнул себя шляпой по ляжке, сплюнул и пошел прочь от дровяного сарая. Его племянник и охотник за рабами двинулись следом. Они не смотрели на старую женщину, стоявшую среди грядок с перцем в дурацкой шляпе с цветочками. И не смотрели на тех семерых или больше негров, которые все– таки подошли поближе, несмотря на угрозы охотника с ружьем. Довольно с них негритянских глаз. Остановившихся открытых глаз тех чернокожих мальчишек, что лежали на грязных опилках; мертвых глаз той чернокожей девочки, что смотрели на них сквозь мокрые от крови пальцы ее матери, придерживавшей ей голову, чтобы не отвалилась; глаз того грудного негритенка, который, весь наморщившись, ревел на руках старого безумного негра; у старика глаза были похожи на деревянные пуговицы, и смотрел он только себе под ноги. Но хуже всего были глаза той молодой негритянки: у нее, казалось, вовсе не было глаз. Оттого что белки исчезли совсем – так расширились зрачки, а радужки были черными, как ее кожа, она выглядела безглазой. Они привязали к ограде взятого взаймы мула, который должен был отвезти беглянку назад, в Милый Дом. Солнце было точно в зените, когда они двинулись прочь, оставив шерифа разбираться с разворошенной норой этих отвратительных енотов. Что называется, глотнули свободы! Да этих дикарей нельзя оставлять без присмотра, иначе опять вернутся к привычному каннибальству.
Шерифу тоже хотелось поскорее уехать. Хотелось постоять на ярком солнце, а не в темном сарае, предназначенном для хранения дров, угля, керосина, – столь необходимых холодными зимами в Огайо, о которых он думал сейчас, – и он с трудом сопротивлялся желанию выбежать отсюда на жаркое августовское солнце. Не потому, что ему было страшно. Вовсе нет. Просто холодно. И ни до чего здесь не хотелось дотрагиваться. Младенец на руках у старика все еще плакал, и глаза той женщины, лишенные белков, по- прежнему смотрели прямо перед собой. Все здесь, казалось, окаменели и останутся такими до конца света. И вдруг один из мальчиков на полу глубоко вздохнул. Вздохнул так, словно проснулся после глубокого сладкого сна. И шериф тоже очнулся и начал действовать.
– Я должен тебя арестовать. И давай без фокусов. Ты и так натворила предостаточно. А теперь пошли.
Она не пошевелилась.
