Тут я остановилась, потому что не могла больше говорить от слез и от того, что перехватило дыхание.
Я прямо ненавидела себя за то, что расплакалась.
Они меня не утешали. Мистер Трейс дал мне свой платок, и, когда я перестала, он был насквозь мокрый.
– Это первый раз? – он спросил. – Ты первый раз о ней плачешь?
Я подумала, и действительно, в первый.
Миссис Трейс сказала: «Ах, черт».
Они оба просто смотрели на меня и ни слова не говорили. У меня возникло впечатление, что они вообще теперь больше ничего не скажут, но миссис Трейс говорит: «Приходи к нам на ужин. Вечером в пятницу. Ты любишь зубатку?»
Я ответила, что приду, но на самом деле я не собиралась. Черт с ним, с кольцом. А в четверг я вспомнила, как мистер Трейс на меня смотрел и как его жена сказала «я».
Как она это сказала. Не так, будто «я» это кто-то крутой, кого она собрала по частям, чтобы на людях показывать. А будто это кто-то, на кого она может рассчитывать и кто ей нравится. Кто-то тайный, с кем не надо бороться и кого не надо жалеть. Кому не надо воровать колец в отместку белым, а потом врать и говорить, что это их подарок. Я ведь хотела найти это кольцо не только потому, что мама все время спрашивает, где оно. В нем есть один фокус. Вот, скажем, оно очень красивое. Оно принадлежит мне, и при этом оно не мое. Я люблю его, но в нем есть обман, и я должна пойти на этот обман, чтобы назвать его своим. Как тот светловолосый мальчишка, который жил в голове у миссис Трейс. Подарок, взятый у белых и данный мне, когда я еще была слишком мала, чтобы сказать: «Нет, спасибо».
Ее с ним похоронили. Я это узнала, когда пришла к ним на зубатку. Миссис Трейс видела его на руке Доркас на похоронах, куда пришла, чтобы стукнуть ее ножом.
У меня даже в животе стало как-то странно и в горле пересохло, но я все равно спросила, зачем она это сделала, испортила все похороны. Мистер Трейс посмотрел на нее так, будто это он спросил.
– Потеряла кое-кого, – ответила она. – Засунула куда-то и забыла, куда.
– А как нашли?
– Искала, вот и нашла.
Мы сидели и молчали. Потом кто-то постучал в дверь, и миссис Трейс пошла открывать. Кто-то сказал: «Вот тут и вот тут. Всего-то работы на две минуты».
– Я по две минуты не работаю.
– Ну пожалуйста, Вайолет. Я бы не стала тебя просить, но, понимаешь, срочно нужно, срочно.
Они вошли в столовую, миссис Трейс и женщин женщина, которая упрашивала ее сделать ей укладку: «Вот тут и тут. Ну и вот здесь чуть наверх. Не завивать, а просто подвернуть, ты знаешь как».
– Идите в ту комнату. Я быстро, – это она нам сказала, когда мы поздоровались, но никто никого не знакомил.
На этот раз мистер Трейс сел не у окна. А рядом со мной на диване.
– Фелис. Это означает счастливая. Ты счастлива?
– Конечно, нет.
– Доркас не была уродливой. Ни внyтpeннe, ни внешне.
Я пожала плечами.
– Она использовала людей.
– Только если они сами того хотели.
– Вы хотели, чтобы она использовала вас?
– Наверное, хотел.
– Ну а я нет. И слава Богу, что ей это теперь не удастся.
Я пожалела, что сняла свитер. Платье у меня сверху всегда туго натянуто, что я ни делаю. Он смотрел в лицо, не на тело, и я даже не знаю, почему я разнервничалась, что мы остались одни в комнате.
Он сказал:
– Ты злишься, потому что она умерла. И я тоже.
– Это вы виноваты.
– Я знаю. Я знаю.
– Даже если вы ее не убили, если она сама захотела, все равно это вы.
– Это я. И до самой своей смерти буду я. Хочу тебе сказать кое-что. Я в своей жизни не видел никого более жалкого.
– Доркас? Вы хотите сказать, что все еще тоскуете по ней?
– Тоскую? Ну да, если ты имеешь в виду, что мне нравилось, что я чувствую к ней. Тогда да.
– А миссис Трейс? Как она?
– Мы зализываем раны. После того, как ты зашла к нам и рассказала, дело пошло быстрее.
