Словно бабочка из кокона, ты выбираешься из своего прорезиненного саркофага. Как же хочется вдохнуть. Нельзя. Отстаивая у смерти каждый метр водной толщи, ты пробиваешься к поверхности. Наконец, о отрада, этот вдох, попирающий смерть, ад, вечное забытье. Волны колышут тебя, как родное дитя. Неужто пролив Абсекон? Точно. Вот коса. А вон «Око Ангела», поднимается и опускается, словно гигантский поршень. Жива. Невероятно. В небе разливается огненное зарево. Это не отблеск пылающих казино, а всего лишь закат. Хрипя и откашливаясь, ты плывешь к берегу.
Взбираешься на отмель, бредешь к скользким, покрытым илом и водорослями камням. Ты приникаешь к ним всем телом, измазывая голый живот и обнаженные бедра благословенным илом. Сейчас отлив. В углублении среди скал осталась вода. Образовавшееся озерцо кишит всякой живностью. Здесь и креветки, и морские гребешки, рыбки-иглы, нереиды. Прямо у тебя перед носом просеменили два крабика.
Ты жива. Непостижимо.
По спине струится дождевая вода и как будто скользит что-то теплое, мягкое. Массирует шею, плечи. Сползает вниз по правой руке и омывает три выстроившиеся в ряд раны целительным соляным раствором.
Губка. Знакомая губка. Неужели она? Не может быть…
«Аманда?»
«Я», — телепатирует губка. Аманда, твоя питомица из подводного зоопарка. Она уже перебралась к левой руке и занялась раной на запястье.
«Вот это да, — передаешь ты, — не думала, что увижу тебя снова, подружка. А меня распяли».
«Знаю, Джули, я видела».
«Ты видела, что произошло в Цирке?»
«Я не обижаюсь, что ты меня не узнала. Ты так страдала. Но это была я, пропитанная насквозь ядом болиголова».
«Ты? Так это ты напоила меня?»
«Я».
«Ядом?»
«К тому моменту, как он коснулся твоих губ, я уже успела преобразовать его в тетрадотоксин». «Во что?»
«В тетрадотоксин. Настоящий, концентрированный, девяносто восемь процентов. Удивительное вещество. Вызывает симптомы смерти без необратимых последствий. Это и спасло тебе жизнь, Джули».
«Так ты спасла мне жизнь?»
«Угу».
Так вот кто ее избавительница! Любовь и признательность переполняют сердце. Ты целуешь Аманду в воображаемые глаза.
«Как же я тебе благодарна!» — задыхаясь от волнения, телепатируешь ты.
«Всегда пожалуйста».
«Не знаю, что и говорить…» — Ты растерянно смотришь на Аманду.
Поры твоей избавительницы растягиваются в тысяче миниатюрных улыбок.
«Нашлись бы такие, кто сказал бы, что я совершила чудо в знак благодарности, — замечает Аманда. — Дескать, ты всегда была добра ко мне, и я не осталась в долгу. Андрокл и лев, помнишь? Но такое понимание моей роли мне не по душе. Уж слишком оно романтично и антропоморфно, что ли. Другие охарактеризовали бы происшедшее как редкую биохимическую реакцию, выдвинув гипотезу, что в определенных условиях губки способны метаболизировать яд болиголова в тетрадотоксин. Не самая убедительная версия. Есть и третья точка зрения, согласно которой сам Бог вселился в меня, выступив в роли алхимика. Аргумент весомый, хотя и довольно скучный. Но есть еще одно объяснение — мое любимое».
«Какое же?»
«А заключается оно в том, что я и есть Бог».
«Ты — Бог?»
«Это только гипотеза, но есть интересные факты, ее подтверждающие. Взгляни на меня: безликая, бесформенная, пористая, непроницаемая, загадочная и бесполая к тому же. Чем не божество? Помнишь, много лет назад я рассказывала тебе, что расчленение не опасно для губок, поскольку при этом каждая вновь образовавшаяся часть становится самостоятельным существом. Выходит, я и бессмертна, и бесконечна».
«Так ты и есть Бог? Ты?»
«Это только гипотеза, но многообещающая».
«Бог — это губка? Губка? Малоутешительное известие».
«Согласна».
«Губка не может помочь человеку».
«Бог — тоже, насколько я могу судить. Я была бы счастлива услышать доказательства того, что это не так».
«Так грустно».
«Подумай вот над чем. Бог не столько губка, сколько ее действия при столкновении с… ну, не знаю… скажем, с безобразно остриженной женщиной средних лет, которую пару часов назад распяли. Перевернись».
Ты повинуешься. Губка пересекает грудь и, спустившись по левой ноге, приступает к обработке изувеченной ступни.
«То есть, по-твоему, Бог — это скорее глагол, чем существительное?» — спрашиваешь ты Аманду.
«По-моему, Бог — это губка, поступающая сообразно возможностям губки. Понимаешь?»
«Думаю, да».
«Вот и славно, а теперь — домой, в Америку. Беги, пока не попала в очередную переделку».
Ты садишься. В душе покой и умиротворенность. Конечно, это только временное счастье. Хотя ты предпочитаешь более оптимистичный синтаксис: это счастье, только временное.
Аманду окутывает мерцающее облако. Представительности маме, конечно, не хватает, но что поделаешь, другой у тебя нет. Ты чувствуешь, что она уже простила тебе все твои проколы, и, в свою очередь, тоже решаешь простить ей все недостатки.
«Шолом алейхем», — телепатируешь ты.
«Алейхем шолом», — отвечает губка.
Она сползает по ногам, прыгает в набежавшую волну и исчезает.
В голове полный сумбур, пульсирующей болью отзываются раны. Ты взбираешься на пирс и устало бредешь вслед заходящему солнцу. Что, если тебя сейчас увидят? На бульваре Харбор-Бич обнаженной женщине с семью дырками от гвоздей будет трудно не обратить на себя внимание.
«Пошли мне что-нибудь одеться, — молишься ты Аманде, — какую-нибудь самую простую одежду, лишь бы только прохожие не читали у меня на лбу: Шейла из “Луны”».
Одежды на тебе не прибавляется. И неудивительно. Теперь-то ты знаешь, что твоя мать — губка. Что это меняет? Да, в сущности, ничего.
Дождь утихает. Беги домой, велела напоследок Аманда. Далеко убежишь с продырявленными ногами. К счастью, в Плезантвиле тебе удается стащить с бельевой веревки этот «сногсшибательный» наряд: красную футболку и шорты. Очень выручил велосипед, прихваченный в школьном дворе в Помоне. С ним тебе удалось добраться до Кэмдена за четыре дня.
Жива. Надо же.
Светает, и впереди медленно, словно фотография в ванночке с проявителем, проступает мост Бенджамина Франклина. Уже блестят в лучах восходящего солнца провода, по бетонному покрытию струится туман. Твой единственный противник — тучный полицейский, дремлющий в сторожевой будке. Ты оставляешь велосипед у крыльца пропускного пункта и поднимаешься на северную пешеходную дорожку.
Фонари еще горят, поглядывая свысока сквозь туманную дымку. Земля постепенно отступает,
