гнев на милость, если я предложу вам пари?
Доминик насторожился:
— Что еще за пари?
— Удалось ли вам что-нибудь узнать о том, кто и почему напал на лорда Торна?
Доминик как будто замкнулся в себе и сухо ответил:
— Я рассчитываю кое-что узнать к вечеру.
— Но сейчас вы еще ничего не знаете? — не сдавалась Каро.
Доминик плотно сжал губы.
— В данный конкретный момент — нет.
Каро едва заметно кивнула:
— В таком случае, если выиграю, я бы хотела, чтобы вы как можно скорее подыскали мне новое жилье.
Он прищурил светло-серые глаза:
— Почему?
— Называть причину я не обязана, таково условие пари, — с чопорным видом ответила Каро. — А если победите вы…
— Разве мне не положено самому назначать плату? — негромко перебил Доминик; в его светло-серых глазах загорелись вызывающие огоньки.
Она глубоко вздохнула, не уверенная в том, что не зашла слишком далеко. Кажется, Доминик не сомневается в том, что непременно выиграет. Но теперь она уже не может идти на попятный; она обязана отстоять честь всех женщин, играющих в шахматы, защитить их репутацию от мужской предвзятости! И потом, ей в самом деле не терпится поскорее уехать из роскошного особняка. Очутиться как можно дальше от лорда Доминика Вона, чье присутствие смущает ее покой…
— Назовите же свою цену, милорд!
— Доминик.
Она изумленно распахнула глаза:
— Это и есть ваше требование в случае выигрыша?
— Каро, это лишь побочная просьба, а вовсе не то, что я потребую от вас в случае выигрыша, — улыбнулся он. — Уверен, моя просьба не будет для вас обременительной. Совсем недавно вы без всякого труда называли меня по имени и обнимали за шею! — Его светло-серые глаза под длинными черными ресницами откровенно смеялись над ней.
Каро вспыхнула; она вспомнила, что обнимала его за шею не один раз!
— Хорошо… Доминик. Скажите же, что я должна буду сделать, если проиграю!
Он ненадолго задумался, словно не зная, что ему выбрать.
— Может быть, расскажете что-нибудь о себе?
Каро смерила его настороженным взглядом. В своих способностях она не сомневалась, но понимала, что и Доминика недооценивать нельзя; похоже, он так уверен в себе, что даже не попытался оспорить ее требование. Правда, Каро вовсе не собиралась рассказывать ему о себе — ни сейчас, ни в будущем. Значит, нельзя допустить, чтобы он выиграл партию…
— Хорошо, я согласна. — Она надменно склонила голову.
Доминик откинулся на спинку кресла. Когда они начали играть, он приготовился к легкой победе и думал, что лишь зря потратит время.
Однако всего через несколько ходов он понял, что победа достанется ему вовсе не так легко, как он ожидал. Каро начала партию весьма ярко и неожиданно; вначале Доминик приписал необычный гамбит ее неопытности, но теперь, оглядывая позиции фигур на доске, он понял: если игра продолжится так, как шла до сих пор, всего через три хода его ждет шах.
— Отлично, отлично, — одобрительно пробормотал он себе под нос, выводя короля из-под удара.
Каро сразу увидела, что Доминик уже не скучает и сосредоточил на игре все свое внимание.
— Может быть, начнем играть всерьез? — предложила она.
Он дружески улыбнулся ей, и сердце у нее екнуло. Теплая, неподдельная улыбка, не имеющая ничего общего с его обычной насмешливо-презрительной гримасой, очень красила его, добавляя мальчишеского очарования обычно суровому лицу.
— Жду этого с нетерпением, Каро, — ответил он, сосредоточив все свое внимание на шахматной доске.
В библиотеку заходила горничная Мейбл — подбросить дров в камин. Симпсон зажег еще несколько свечей. Доминик и Каро продолжали играть, не обращая внимания на посторонних. Оба не отрывались от шахматной доски.
Для Каро то была не просто шахматная партия, она служила олицетворением разделяющего их неравенства. Разумеется, лорд Доминик Вон и леди Каролина Коупленд были равны по положению, чего нельзя сказать о лорде Доминике Воне и Каро Мортон. Партия в шахматы превратилась для Каро в испытание воли. Она играла в полную силу, настроившись на победу.
Любуясь ее решительным лицом, Доминик словно читал ее мысли. Теперь глаза ее казались больше зелеными, чем синими, а румянец очень красил сливочно-белую кожу лица и шеи. Взгляд его невольно скользнул ниже, к вырезу платья, в котором виднелись полные груди. Наверное, соски у нее снова набухли и хотят, чтобы он…
— Шах! — вскричала Каро, не скрывая радостного волнения.
Доминик нехотя вернулся мыслями к шахматной доске, хотя грудь противницы не давала ему покоя. Он вывел свою фигуру из-под удара.
Каро раздраженно сдвинула брови и сделала следующий ход:
— Шах!
Доминик несколько секунд внимательно разглядывал доску:
— По-моему, так может продолжаться до бесконечности, до отвращения. Предлагаю ничью.
Она смерила его насмешливым взглядом:
— Боитесь проиграть?
— А вы?
Она откинулась на спинку кресла:
— Я — нет.
— Тогда давайте объявим ничью, — предложил Доминик. — Будем надеяться, что завтра кто-нибудь из нас станет победителем.
— Можно продолжить и сейчас…
— Пора ужинать, Каро, — заметил он, бросив взгляд на часы на каминной полке. Он очень удивился, увидев, что партия продолжалась целых два часа! Еще больше удивился он, поняв, что прошедшие два часа доставили ему много радости.
Во время игры Каро не разговаривала, но воцарившееся между ними молчание нельзя было назвать неловким. Несмотря на то что они состязались в искусстве шахматной игры, тон общения был дружелюбный, приятельский. Резко вскочив, Доминик подумал: он не тот человек, которого можно приручить и приучить к тихим посиделкам у камина! Нет, ни одна женщина не в состоянии одомашнить его — и меньше всего женщина, которая наотрез отказывается сообщить ему хоть что-нибудь о себе!
— Как же нам быть? Обоим платить выкуп или не платить никому? — спросила Каро.
Прищурившись, Доминик посмотрел на Каро, изящно встающую из-за стола.
— Ничья подразумевает, что никому не придется платить выкуп, — ответил он. — Кстати, раз уж наша партия так затянулась, предлагаю не переодеваться к ужину.
— Вот и прекрасно! — Каро грациозно подошла к двери и, обернувшись к нему, доверчиво призналась: — Умираю с голоду!
Несмотря на неприятные мысли о приручении и одомашненности, Доминик расхохотался.
— Неужели вас никогда не учили, что настоящим леди не положено испытывать голод, а есть они должны, как птички? — врастяжку спросил он.
