Счастье — или надежда? — с мягким жужжанием поднимается откуда-то из-под ребер. Мне хочется подбодрить Марка. Объяснить ему, что время — и впрямь лучший лекарь. Умелый и опытный. Я пытаюсь заговорить, но Марк ласково приказывает:
— Молчи.
Он ласково гладит меня по лбу.
— Тебе надо отдыхать, Грейс.
Я закрываю глаза и лежу. Долго? Не знаю. Сплю? Не уверена.
Потом снова поднимаю веки и говорю:
— У меня еще одна.
Голос хриплый от того, что я почти все время молчу.
— Еще одна кассета.
Я указываю на комод, и Марк открывает ящик. Находит под пачкой фотографий кассету.
— Эта?
Я киваю.
— А где магнитофон?
— Нет, — торопливо говорю я. — Не сейчас. Позже. Он не понимает.
— Оставь на потом, — объясняю я.
Марк не переспрашивает. Сообразил. Прячет кассету в нагрудный карман. Улыбается, подходит, гладит меня по щеке.
— Спасибо, Грейс. Как же я без тебя?
— Хорошо, — шепчу я.
— Обещаешь?
Я уже давно ничего не обещаю. Просто собираю все силы и пожимаю ему руку
В окне красноватые отблески — закат. В дверях появляется Руфь, под мышкой — сумка, в глазах — озабоченность.
— Я не опоздала?
Марк встает, берет у нее сумку, обнимает.
— Нет, нет, не опоздала.
Мы будем смотреть кино, фильм Урсулы — все вместе. Семейный просмотр. Это Руфь с Марком придумали. Я с удовольствием гляжу, как они договариваются, строят какие-то планы, и не вмешиваюсь.
Руфь подходит поцеловать меня, берет стул, устраивается у моей кровати.
И снова стук в дверь. Урсула.
И еще один поцелуй.
— Как хорошо, что вы пришли! Это Марк, он и вправду обрадован.
— Как я могла пропустить такое событие? — отвечает Урсула. — Спасибо, что пригласили.
Она садится с другой стороны от меня.
— Сейчас, только шторы задерну, — говорит Марк. — Готовы?
В комнате темнеет. Марк берет еще один стул и садится возле Урсулы. Шепчет что-то, она смеется. Мне тепло рядом с ними.
Играет музыка — начало фильма. Руфь придвигается ближе, берет меня за руку. На экране автомобиль, мы издали наблюдаем, как он едет по проселочной дороге. На передних сиденьях мужчина и женщина, курят. На ней платье с блестками и боа из перьев. Машина въезжает в ворота и по извилистой дорожке поднимается все выше и выше. И вот он. Дом. Огромный, холодный. Урсула метко схватила и его заброшенность, и остатки былого величия. К автомобилю выбегает лакей. И вот мы уже на кухне. Я узнала пол. Кругом шум. Лопаются пузырьки шампанского. Все волнуются. Вверх по лестнице. Дверь открывается. Через вестибюль, на террасу. Жутковато смотреть на украшенный Ханной сад. Мерцают в темноте китайские фонарики. Гремит джаз-банд, повизгивает кларнет. Гости веселятся, отплясывая чарльстон…
И тут что-то бахает так, что я просыпаюсь. Это в фильме. Выстрел. Я задремала и проспала финал. Ничего страшного. Я знаю, как кончается это кино: на озере, в имении Ривертон, в присутствии двух очаровательных хозяек Робби Хантер, поэт и герой войны, покончил с собой.
А еще я знаю, что случилось на самом деле…
КОНЕЦ
Наконец-то. В девяносто девять лет моя смерть наконец-то пришла за мной. Перетерлась последняя ниточка, связывающая меня с этим миром, и северный ветер сдувает меня отсюда. Я блекну, растворяюсь.
И пока еще слышу их. Смутно понимаю, что они рядом. Руфь держит меня за руку. Марк лежит поперек кровати. Ногам тепло.
А в окне — кто-то еще. Наконец-то она делает шаг, выступает из тени на свет, и я гляжу на самое прекрасное лицо на свете. Мама? Ханна? И да, и нет…
Она улыбается. Протягивает мне руку. Вся — мир, прощение, милосердие.
Я беру ее за руку.
И вот я у окна. Гляжу на себя, лежащую на кровати: такую древнюю, седую, хрупкую. Пальцы неспокойно двигаются, губы шевелятся, но не могут произнести ни слова.
Грудная клетка поднимается и опадает.
Хрип.
Освобождение.
Руфь ахает.
Марк поднимает глаза.
А я уже далеко.
Ухожу и не оборачиваюсь.
За мной наконец-то пришла смерть. Как хорошо!
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ
Проверка. Раз. Два. Три. Кассета для Марка. Четвертая. И последняя. У меня больше нет сил, да и рассказ почти подошел к концу.
Двадцать второе июня тысяча девятьсот двадцать четвертого. День летнего солнцестояния и летнего праздника в Ривертоне.
Под лестницей, в кухне царил настоящий кавардак. В плите гудело неистовое пламя, миссис Таунсенд рявкала на трех деревенских женщин, нанятых ей в помощь. Разглаживая фартук на мощной груди, она сурово надзирала за тем, как ее подданные смазывают маслом сотни крохотных пирожков.
— Праздник! — сказала она, поймав меня, когда я пробегала мимо. — Самое время. — Прядь волос, выбившаяся из пучка, была немедленно отправлена на место. — Лорд Фредерик — упокой, господи, его душу — терпеть не мог приемов, и ясно, почему. Но спросите меня, и я скажу: любому дому время от времени не помешает хорошая вечеринка, а то люди забудут, где он стоит.
— Верно, верно, — закивала самая тощая из деревенских. — Говорят, принц Эдуард приезжает?
— Да кто только не приезжает, — отозвалась миссис Таунсенд, снимая с пирожного волосок. — Наши хозяева — они в самых верхах крутятся.
К десяти Дадли подстриг газоны и передал их в ведение бригады декораторов. Мистер Гамильтон
