кулаке.
Стоя на лестничной площадке, я наблюдала из окна, как джентльмены и леди — в зеленом, розовом, желтом, синем — собираются на террасе и по каменным ступеням спускаются на лужайку. Гремит джаз; раскачиваются китайские фонарики; официанты мистера Гамильтона, пробираясь сквозь плотную толпу, балансируют на вытянутых руках тяжелыми серебряными подносами с шампанским; Эммелин в леденцово- розовом тащит какого-то юнца к танцплощадке — отплясывать шимми.
Я все вертела в руках медальон, все разглядывала. Услыхала я тогда, что внутри что-то постукивает, или меня отвлекли мысли о том, почему так нервничает Ханна? Я давно уже не видела ее такой возбужденной, наверное, со времен визита к гадалке.
— Вот ты где! — подле меня выросла Нэнси — запыхавшаяся, с красными щеками. — Одна из помощниц миссис Таунсенд уже валится с ног, некому струдели пудрой посыпать.
До спальни я добралась только к полуночи. Праздник был в самом разгаре, но миссис Таунсенд отпустила меня при первой же возможности: похоже, мне передалась нервозность Ханны, а такие помощники в переполненной кухне никому не нужны.
По лестнице я еле ползла. Тело гудело — за несколько лет работы камеристкой я здорово разленилась. Натерла мозоли всего за один вечер работы на кухне. Миссис Таунсенд отсыпала мне соды в бумажку — попарить ноги.
В ту ночь от музыки некуда было деваться. Она пронизывала воздух, сотрясала каменные стены. Играла все быстрей и пронзительней по мере того, как разгуливались гости. Даже здесь, на чердаке, я всем телом ощущала тяжелый стук барабанов. С тех пор и по сей день джаз наводит на меня ужас.
Добравшись до последнего этажа, я решила сперва заскочить в спальню — взять рубашку и полотенце — а потом уже пойти в ванную.
Вошла в комнату и словно нырнула в озеро теплого, нагретого за день воздуха. Потянула за выключатель, прохромала к окну и подняла раму.
Несколько минут я просто стояла, вдыхая прохладный воздух с привкусом сигаретного дыма и дамских духов. Медленно выдохнула. Ну все, сейчас приятная, теплая ванна, а потом — спать. Я взяла с туалетного столика мыло и подошла к кровати, где лежала ночная рубашка.
На подушке лежали письма. Два письма.
Одно — мне, другое — Эммелин. На конвертах знакомый почерк.
В тот же миг я ясно поняла, о чем эти письма.
В них — разгадка сегодняшних странностей Ханны.
Я кинула рубашку и схватила конверт с надписью «Грейс». Разорвала его дрожащими пальцами. Вытащила письмо и почувствовала, как у меня упало сердце.
Скоропись.
Я опустилась на кровать, глядя на листок бумаги, как будто усилием воли пыталась заставить непонятные крючки заговорить. Вся эта секретность еще больше убедила меня в том, что письмо очень важное.
Я схватила второй конверт. Для Эммелин.
Ощупала его.
Колебалась я не больше секунды. Что еще мне оставалось делать?
Господи, прости! Я его распечатала.
Забыв про натертые ноги, я бегом скатилась по лестнице: сердце бухало, в голове шумело, я не дышала, а всхлипывала в такт музыке — вниз по ступеням, через весь дом, на террасу.
Тут я притормозила, тяжело дыша и высматривая Тедди. Но он затерялся где-то среди пляшущих теней и неясных фигур.
Времени нет. Надо бежать одной.
Я ввинтилась в толпу одинаковых лиц — алые губы, накрашенные глаза, широко разинутые смеющиеся рты. Сигареты, шампанское, цветные фонарики, подтекающие ледяные скульптуры. Танцплощадка. Локти, колени, туфли, машущие руки. Краски. Движение. Кровь стучит в голове. Воздух застревает в горле.
Эммелин! На верхней ступеньке лестницы. Хохочет, закинув голову, в руке — коктейль, жемчужные бусы накинуты на шею кавалера, как лассо. У нее на плечах — его пиджак.
Вдвоем лучше, чем одной.
Я остановилась, хватая воздух ртом.
Эммелин выпрямилась, рассмотрела меня сквозь тяжелые веки.
— Грейс, дорогая, — чересчур старательно выговорила она. — А где же твое вечернее п-платье? — Вместо «п» вышло какое-то фырканье, и на Эммелин снова напал приступ смеха.
— Мне надо поговорить с вами, мисс…
Молодой человек что-то прошептал, Эммелин шутливо хлопнула его по носу.
— Очень срочно… — еле выдохнула я.
— Эт-то интересно…
— Наедине… пожалуйста…
Эммелин преувеличено тяжко вздохнула, сняла с кавалера бусы и потрепала его по щеке.
— Стой здесь, Гарри, и ник-куда не уходи! Спотыкаясь на каблуках и повизгивая от смеха, она спустилась к подножию лестницы и заплетающимся языком потребовала:
— Ну, рассказывай, Грейси!
— Дело в том, что Ханна, мисс… она задумала кое-что… кое-что ужасное… там, на озере…
— Нет! — воскликнула Эммелин и наклонилась, дыша на меня джином. — Только не говори мне, что она решила искупаться! То-то здесь крику п-поднимется!
— Нет, мисс она решила утопиться! Я точно знаю!
Улыбка сползла с лица Эммелин, она вытаращила глаза.
— А?!
— Я нашла записку, мисс. Я сунула листок ей в руку.
Эммелин пошатнулась и хрипло спросила:
— А… ты… Тедди?..
— Времени нет, мисс.
Я схватила ее за руку и потащила за собой.
Кусты в запущенном саду выросли уже выше головы, и в аллее царила кромешная тьма.
Возле сада Эгесков у Эммелин сломался каблук, она пошатнулась и упала.
Я споткнулась об нее и чуть не рухнула сверху, но удержалась и хотела помочь ей подняться.
Эммелин оттолкнула мою протянутую руку, вскочила и побежала дальше.
В саду что-то захрустело — мне показалось — зашевелилась одна из скульптур. Скульптура вскрикнула, потом захихикала и оказалась влюбленной парочкой, сбежавшей подальше от толпы. Они сделали вид, что не заметили нас, мы — их.
Дальняя калитка оказалась открытой, мы выскочили на лужайку — к фонтану. В небе сияла полная луна,
Икар и его русалки таинственно мерцали в белесом свете. Звуки музыки и крики гостей как будто приблизились.
За фонтаном живая изгородь не росла, стало светлей, и мы побежали быстрее. Вот, наконец, ограждение, знак «Проход воспрещен», озеро.
Мы замерли, тяжело дыша и осматриваясь. Озеро мирно блестело под луной. Летний домик и каменистый берег купались в лучах жемчужного света.
Эммелин коротко вздохнула — будто всхлипнула.
Я проследила за ее взглядом.
На прибрежной гальке стояли черные туфли Ханны. Те самые.
