величественного собора Святого Петра.
Внутренность огромного храма напоминала сумрачный мраморный мавзолей, в центре которого располагался надгробный памятник апостолу Петру. Самый почитаемый христианский святой и первый папа восседал на своем троне в окружении херувимов, правая рука его была приподнята в извечном жесте крестного знамения. Восемьдесят девять негасимых лампад, подобно ковру из желтых цветов, окружали гробницу любимого ученика Христа, чью вину Он столь великодушно простил. Из боковых приделов доносилось негромкое песнопение на латыни, воздух был насыщен запахом ладана, колокольный звон знаменовал вознесение даров.
Я обнаружил надгробие Карла Эдуарда в левом приделе.
Жизнь человеческая не всегда отвечает требованиям художественного замысла. Красавцу принцу Чарли следовало бы сложить голову вместе со своими клансменами на Куллоденской пустоши или по крайней мере умереть сразу же после долгих скитаний по острову Скай.
Вместо того он еще долгие десятилетия прозябал в негостеприимной Европе. Трагичная, на мой взгляд, ситуация, когда человек переживает свою славу. И как легко мы все попадаемся в эту ловушку!
По сути, Карл Эдуард был последним представителем уходящей рыцарской эпохи. Романтическую борьбу за корону своих предков — ту самую, что вылилась в кровопролитное восстание 1745 года, — он вынужден был вести в мире, уже породившем Джеймса Уатта. И мы отдаем величайшую дань уважения этому потомку Стюартов, когда вспоминаем его не престарелым и разочарованным «графом Олбани» и не вечно гонимым неудачником, скитающимся с протянутой рукой от одного европейского двора к другому, а молодым и прекрасным принцем в клетчатом килте, который во всем величии боевой славы вступает на роковое поле Куллодена. В некотором смысле он и погиб на той обледенелой пустоши, поскольку история милосердно умалчивает о последующей жизни Карла Эдуарда, уродливой и бесполезной. В нашей памяти он навсегда останется Красавцем принцем Чарли.
Романтический ореол дома Стюартов (этих извечных изгоев судьбы), да еще в сочетании с традиционно-привлекательной внешностью его представителей, исторг немало слез у чувствительных потомков Ганноверца. И то сказать, последующие Георги могли себе позволить подобную сентиментальность, ибо английская корона уже прочно сидела на их головах. Правители эти неоднократно демонстрировали свою привязанность к шотландскому Хайленду (причем не только на костюмированных балах, где они красовались в живописных тартанах) — так что их со всем основанием можно было бы заподозрить в симпатиях к королевской династии Стюартов. Со стороны можно подумать: вот люди, которые стали бы пылкими якобитами, если бы от рождения не являлись убежденными протестантами! Трудно не поддаться обаянию неотразимых Стюартов!
Полагаю, немало англичан-протестантов — из тех, что в годы Первой мировой войны проливали кровь за короля Георга V — приходят к здешнему памятнику с якобитской белой кокардой в душе. Я тоже принес с собой белый цветок и возложил его к подножью памятника. Глядя на свое одинокое подношение, я подумал: наверное, именно так выглядели кокарды, которые прекрасная Маргарет Мюррей, супруга секретаря принца, раздавала во дворе дворца Холируд. Я воочию представил себе эту картину: волнующиеся толпы горожан, юная женщина, верхом, с обнаженной шпагой в одной руке и стопкой белых кокард в другой, а в окне второго этажа — улыбающийся молодой человек, именующий себя принцем Уэльским.
Монумент Стюартам выполнен скульптором Антонио Кановой в виде египетского пилона, увенчанного английским гербом. На мраморе латинскими буквами вырезаны все те титулы, в которых принцу Чарли и его отцу было отказано при жизни. В нижней части памятника изображены закрытые двери, по обеим сторонам от них в скорбных позах застыли две женские фигуры (кстати, это единственные обнаженные женские тела во всем соборе). На самом деле это ангелы, прекрасные в своем совершенстве — как и все, что делал Канова.
Если внимательно присмотреться к фигурам ангелов, можно заметить, что нижняя часть — примерно от пояса до колен — слегка отличается по цвету, словно чем-то запачкана. Это результат неудачной попытки прикрыть наготу ангелов при помощи металлических килтов. Дело в том, что одному из прошлых пап (а именно, папе Льву XIII) показалось, будто соблазнительные изгибы плакальщиков привлекают чересчур пристальное внимание паствы. А посему он велел скрыть их под металлическими килтами, имитирующими мраморную драпировку. В таком плачевном состоянии фигуры пребывали до тех пор, пока папа Пий X не сжалился над бедными ангелами и не распорядился вернуть скульптурной группе первоначальный вид.
Под мраморным монументом располагается крипта святого Петра, в которой и захоронены останки троих Стюартов — отца принца Чарли, известного под именем Старший Претендент, самого Карла Стюарта, а также его младшего брата кардинала Йоркского. Последний навечно похоронил якобитскую смуту под священной стерильностью красной кардинальской шапки.
Я спускаюсь в мрачные подземные катакомбы. За мной увязывается старенький итальянец, который позвякивает связкой ключей, одну за другой включает электрические лампочки и по ходу дела снабжает меня массой исторических комментариев. Со всех сторон нас окружают мертвые лики прошлых пап. Кое-где это мраморное однообразие нарушается блеском бронзы или позолоченной мозаики. Сейчас мы находимся непосредственно под центральным нефом собора Святого Петра. Мощи самого святого упрятаны в золотую раку. К ней ведет мощеная дорожка, и я ощущаю некий священный трепет — ведь по этим каменным плитам ступали император Константин и Карл Великий! Так и кажется, будто в любой миг из-под сумрачных сводов и полукруглых арок раздастся звук торжественных труб. Здесь все настолько наполнено дыханием истории, что я физически ощущаю груз столетий на своих плечах. Мы спустились в самое чрево современного мира.
Мой гид включает освещение и подводит меня к месту захоронения Стюартов. Я вижу три больших встроенных в стену саркофага. Они совсем простые, без всяких украшений, если не считать украшением имена трех несчастливцев, нашедших здесь последнее успокоение. На могиле принца Чарли лежат две засохшие веточки вереска — одна белая, другая лиловая.
И пока я стою там, на память мне приходят слова старой песни, которую распевали горцы в 1745 году. Я оборачиваюсь к старому итальянцу, продолжающему разглагольствовать о горькой судьбе Стюартов, и, крепко взяв его за руку, изливаю на беднягу рвущиеся наружу строки:
Мой слушатель, конечно же, не понимает ни слова, однако стоит молча, не прерывая моего монолога. Я от души надеюсь, что он не только улавливает ритм песни, но и — с присущей его нации чуткостью — проникается моими эмоциями. Вы будете смеяться, но, похоже, мне все же удалось привнести легкий ветерок с шотландских пустошей в темное безмолвие римской гробницы. Ибо мы оба внезапно почувствовали, как меж лопаток пробежал легкий холодок, и поспешили подняться обратно на свет.
В римском экспрессе
Международный экспресс Рим — Париж — Лондон отправляется с римского вокзала в час пополудни. Длинная цепочка голубых спальных вагонов медленно трогается с места и ползет вдоль платформы. Все это происходит в атмосфере удивительного спокойствия и равнодушия. Никто не пытается всучить нам бутылку лимонада или пакетик с апельсинами, никто не кричит и не машет вслед. Лишь носильщики в знак приветствия приподнимают над головой свои кепки и провожают глазами знаменитый состав.
Сразу же после отправления вдоль вагонов проходит стюард с колокольчиком: он приглашает
