— И еще Диккенс, Томас Харди, Вирджиния Вулф! — с гордостью добавила англичанка.
— Разумеется, — согласилась Изабелла. — А что в том большом сундуке в углу?
— Ничего особенного, — сказала мисс Бернс. — Библиотекарь, мадемуазель Сюффель, нашла его на чердаке. Там полно бумаг, и она решила их разобрать, но мы ждем ее только завтра. Вы полагаете, что найдете себе занятие на два с половиной часа?
— Да, — ответила Изабелла.
— Что ж, до скорого. Между двумя окнами стоит
Как только англичанка вышла, Изабелла потянулась, с удовольствием вздохнула и поставила джазовую пластинку, слегка приглушив звук. Потом она поставила кресло рядом с сундуком и стала просматривать старые бумаги. Там были карточки с меню, бальные блокнотики, школьные тетради, исправленные сочинения, театральные программки («Комеди Франсез» — 1898 — «Мнимый больной»). Ей понравилась своей элегантностью тетрадь в переплете из фиолетовой замши. Она открыла ее. Почерк был мелкий, тонкий, выработанный. На первой странице она прочла:
Сегодня утром меня вызвал месье Гардон и сказал, что я буду делить комнату с новенькой: Жизель де Клер. Я довольна, она красива и немного походит на дикарку. Мы сразу же заговорили с ней о музыке и поэзии. Она любит Шопена и Мюссе. Мы с ней обязательно поладим. Сейчас она распаковывает свой багаж. У ее семьи замок в Нормандии, но их финансовое положение пошатнулось. Чердак протекает. За здешний пансион платит ее бабушка. Я рассказала ей, что в школе сейчас два клана: Мятежницы, которых возглавляю я, и мадемуазель Нитуш, считающие себя святыми, хотя они — мокрые курицы и трусихи. Я спросила, к какому лагерю она собирается присоединиться.
— Я буду, — сказала она, — самой отчаянной чертовкой.
Она мне нравится, но раз я рассказываю о ней, придется прятать дневник. Никаких сложностей. У моего чемодана хороший замок.
Жуткое дело, как быстро возникает дружба. Шесть дней назад я не подозревала о существовании Жизель, а сейчас она для меня все, да, даже больше, чем музыка. Не только я восхищаюсь ею. Она завоевала своей отвагой сердца всех Мятежниц. Она станет лучшей наездницей в коллеже, будет лучше всех грести и играть в крикет. В часовне она выказывает экзальтированную набожность, которая пугает нашего доброго исповедника, аббата Сениваля. Но он, подобно ей, обожает Шатобриана. А я забавляюсь, слушая их разговоры. Они оба такие романтичные.
— Ах, мадемуазель де Клер, — говорит аббат, — какой тайной меланхолией пронизаны старые дубы в нежном свете луны!
Преподаватель литературы, которого мы прозвали Фортунио, краснеет, если Жизель слишком пристально смотрит на него. С мужчинами так легко. Сегодня утром молодой почтальон, хорошенький мальчик, пришел ко мне, чтобы я расписалась за заказное письмо. Я стала с ним кокетничать, только чтобы посмотреть на результат. Он попался тут же — такой наивный парень. Я сказала Жизель:
— Каким могуществом мы обладаем.
— Да, — ответила она, — это опьяняет.
У нее привычка встряхивать свои белокурые волосы, которая меня приводит в смятение.
Вчера вечером Жизель очень откровенно рассказала мне о своей семье.
— Родители у меня неплохие, — заметила она. — Но они совершенно не интересуются тем, что важно для меня. Они говорят только о еде, о скотине, о политике. У нас ежедневно возникают стычки.
Как я и думала, они почти разорены. Жизель знает, что мать мечтает выдать ее за одного из соседей, очень богатого, но ему больше сорока лет. А Жизель скорее покончит с собой, чем согласится на этот брак. Сегодня утром она подарила мне книгу («Портрет Дориана Грея») и написала на форзаце: «Моей первой, моей второй, моей единственной».
Поскольку мы оказались во главе списка на французском — Жизель первой, а я второй, — месье Гардон вчера повез нас в «Комеди Франсез». На школьном автобусе мы втроем добрались до Гарша и там сели на поезд. Мадам Гардон с нами не поехала, слава Богу! Он гораздо приятнее, когда ее нет. Она постоянно дает ему почувствовать, что происходит из семьи дю Ронсере.
— Да кто такие эти Ронсере? — спросила Жизель.
Мы смотрели «Эсфирь». Этим девушкам из школы Сен-Сир очень повезло, что такой великий поэт писал для них трагедии.
— Это ему, — сказала Жизель, — было очень приятно, что его пьесу репетируют красивые молодые девушки.
В фойе во время антрактов было очень много учеников Политехнической школы в мундирах. Как они на нас смотрели! Месье Гардон пыжился от гордости: он купил нам программу и кисленькие конфетки. Безумная расточительность!
В парке туман. Таинственный и меланхолический день. Все начинают готовиться к празднику коллежа (годовщина основания). Гардоны зовут своих друзей, и каждая ученица имеет право на одно приглашение — брата или кузена. У нас будет спектакль (один акт из «Мизантропа»). Жизель, естественно, играет Селимену, а я — Элианту. После этого будет бал. Мы все безумно волнуемся. Еще никогда занятие по танцу не имело такого успеха. Появился новый вальс — бостон, который надо обязательно выучить. Вчера вечером, когда стояла полная луна, Жизель потащила меня в парк. После десяти выходить запрещено, но она обнаружила, что через подвал можно выйти к маленькой дверке, которая всегда открыта.
Великий день. Выходя сегодня утром из спальни, я увидела в коридоре великолепного офицера в небесно-голубом доломане. Большие черные глаза и тонкие усики, едва заметные над губами, — они у него «пурпурные», как пишут в романах. Я так удивилась, что не сумела этого скрыть. Он засмеялся и представился:
— Фабьен дю Ронсере… Племянник вашей директрисы. Она была так мила, что пригласила меня.
Мы обменялись долгим взглядом.
Четыре часа утра. Я едва жива от холода и усталости… Но лечь не могу. Зачем ложиться? Я все равно не засну… Жизель… О, как я боюсь за нее… Но нужно записать все, что произошло. Может быть, это поможет мне успокоиться… С чего начать? Сразу после ужина в столовой, как в обычные дни (но с праздничным меню), мы с Жизель пошли одеваться. Платья с кринолином, довольно низкое декольте — мы были ослепительны. Во дворе раздавался топот множества лошадей. Собирались приглашенные. Я жутко нервничала, сердце колотилось, память отказывала. Как только мы вышли на сцену, уверенность вернулась, а вместе с ней и текст. Надо сказать, что мы имели большой успех… Красивый лейтенант, сидевший в
