расстаться с нею или хотя бы объясниться… Мне часто приходило в голову, что надо все вам рассказать. Но я подруга Одилии, мне это было трудно. Что ж! Теперь я люблю вас в тысячу раз больше, чем ее…
И она мне рассказала о том, что Одилия – любовница Франсуа, что это длится уже полгода и что Одилия даже просила ее, Миза, быть посредницей в их переписке, чтобы письма из Тулона не привлекли моего внимания.
– Вы понимаете, как мне это было тяжело… тем более что я любила вас… Неужели вы не замечали, что я уже три года люблю вас? Мужчины ничего не понимают. Ну теперь наконец все устроилось. Вот увидите – со мной вы будете счастливы. Вы заслуживаете счастья, и я так восхищаюсь вами… У вас чудесный характер.
В течение нескольких минут она засыпала меня похвалами. Меня это ничуть не радовало, я думал: «Какая тут во всем фальшь! Я вовсе не такой хороший. Я не могу отказаться от Одилии… Зачем я здесь? Зачем обнимаю эту женщину?» Ибо мы все еще сидели обнявшись, в позе счастливых любовников, между тем я ненавидел ее.
– Миза, как могли вы предать Одилию? Это ужасно!
Она взглянула на меня в недоумении.
– Ну это уже переходит всякие границы! – сказала она. – Вы ее защищаете, вы!
– Да, я считаю, что вы поступаете дурно, даже если поступаете так ради меня. Одилия ваша подруга…
– Была. Я ее разлюбила.
– С каких пор?
– С тех пор, как люблю вас.
– Но я все-таки надеюсь, что вы меня не любите… Что же касается меня, то я люблю Одилию такою, какая она есть, – (я вызывающе смотрел на Миза; она дрожала), – и когда я стараюсь определить, за что я ее люблю, я не в состоянии этого сделать… Вероятно, люблю потому, что мне никогда не надоедает быть с нею, потому, что для меня она жизнь, счастье.
Миза сказала язвительно:
– Вы оригинал.
– Пожалуй.
Она задумалась на мгновенье, потом склонила голову мне на плечо и проговорила с глубокой страстью, которая должна бы растрогать меня, не будь я сам влюблен и так же слеп:
– Что ж, я люблю вас и дам вам счастье наперекор вам самим… Я буду верна, преданна… Жюльен в Гандюмасе; он не докучает мне; вы можете, если хотите, приезжать ко мне и туда, потому что он по два дня в неделю проводит в Гишарди. Вы отвыкли от счастья, теперь вы убедитесь в этом; я вновь приучу вас быть счастливым.
Эта сцена продолжалась почти всю ночь. Мы говорили и вели себя как влюбленные, а в душе у меня нарастала непонятная, дикая злоба. Все же мы расстались нежно, после бесчисленных поцелуев.
Я дал себе клятву к ней не возвращаться и тем не менее, пока отсутствовала Одилия, часто бывал у нее. Миза вела себя отчаянно смело и отдавалась мне в гостиной родителей, куда каждую минуту могла войти горничная. Я сидел у нее до двух-трех часов ночи и почти всегда был молчалив.
– О чем вы думаете? – беспрестанно спрашивала она, стараясь мило улыбаться.
Я думал: «Как она лжет Одилии!» – и отвечал:
– О вас.
Теперь, вспоминая все это спокойно, я вполне сознаю, что Миза не была дурной женщиной, но в то время я относился к ней сурово.
XVI
Наконец Одилия вернулась; вечером я встречал ее на вокзале. Я дал себе слово ничего ей не говорить. Я хорошо представлял себе, во что неизбежно выльется такой разговор. Я стану упрекать ее, она будет отрицать. Я передам ей слова Миза; она возразит, что Миза лжет. А я буду знать, что Миза говорила правду. Все это ни к чему. Идя по перрону, где пахло углем и мазутом, в толпе незнакомых людей, я твердил: «Раз я счастлив только возле нее и раз я знаю, что не расстанусь с нею, благоразумнее радоваться свиданию и стараться не раздражать ее». Но порою я думал: «Какое малодушие! Ведь достаточно было бы неделю проявлять твердость, и я мог бы заставить ее перемениться или привык бы обходиться без нее».
Железнодорожник вывесил объявление: «Скорый из Бреста». Я остановился.
«В конце концов, что за глупость! Предположим, что в мае 1909 года, во Флоренции, ты остановился бы в другой гостинице. Ты всю жизнь и не подозревал бы о существовании Одилии Мале. И, однако, ты жил бы, считал бы себя счастливым. Почему бы не начать сначала и вот теперь, в данный момент, не предположить, что она не существует?»
Тут я заметил вдалеке огни локомотива и изогнутую линию приближающегося поезда. Все вокруг показалось мне нереальным. Я уже даже не мог представить себе лицо Одилии. Я прошел несколько шагов вперед. Из окон высовывались головы. Еще не дождавшись остановки поезда, мужчины соскакивали на перрон. Потом образовалась движущаяся толпа. Вокзальные рабочие везли тележки. Вдруг я смутно разглядел вдали силуэт Одилии, и несколько секунд спустя она была возле меня, а рядом с нею носильщик с ее серым саквояжем в руке. Вид у нее был отличный, и я заметил, что она в хорошем настроении.
В автомобиле она сказала:
– Дикки, надо заехать купить шампанского и икры, и мы устроим ужин, как в тот день, когда вернулись из свадебного путешествия.
Вам это может показаться страшным лицемерием, но надо было знать Одилию, чтобы судить о ней. Она, видимо, весело провела время в обществе Франсуа; теперь ей хотелось продлить хорошее настроение и, по
