— А никак не объясню, мадемуазель… Может быть, случайно так совпало. А может быть, ему наскучило всё это… Может быть, он захворал… Поглядим в следующую среду…
Но и в следующую среду опять не было ни студента, ни фиалок.
— Что же теперь делать, Бернар?.. Как выдумаете, может быть, приятели его помогут нам разыскать юношу? А, может быть, обратиться к директору Политехнической школы?
— Но как мы это сделаем, мадемуазель? Мы ведь даже не знаем его имени.
— И то правда, Бернар. Как всё это грустно! Не везёт мне, Бернар.
— Полно, мадемуазель. Вы с таким блеском провели этот сезон. Скоро вы уедете на гастроли, где вас ждут новые успехи… Разве не грех говорить, будто вам не везёт!
— Вы правы, Бернар! Я просто неблагодарное существо… Да только уж очень я привыкла к своим фиалкам.
На следующий день Женни покинула Париж. Анри Сталь сопровождал её в этой поездке. В какой бы гостинице ни остановилась Женни, её комната всегда утопала в розах. Когда она возвратилась в Париж, она уже позабыла о романтическом студенте.
Спустя год она получила письмо от некоего полковника Женеврьер, который просил принять его по личному делу. Письмо было написано, очень корректно, с большим достоинством, и не было никакой причины отказывать в свидании. Женни предложила полковнику навестить её в один из субботних вечеров. Он пришёл, одетый в чёрное штатское платье. Женни встретила его с той очаровательной непосредственностью, которой её наделила природа и научила сцена. Но во всём её поведении, естественно, проскальзывал немой вопрос: что нужно от неё этому незнакомцу? Она терпеливо ждала объяснений.
— Благодарю вас, мадемуазель, за то, что вы согласились принять меня. Я не мог объяснить в письме цель своего визита. И если я позволил себе просить вас о свидании, то, поверьте, не мужская дерзость тому причиной, а родительские чувства… Вы видите, я одет во всё чёрное. Я ношу траур по сыну, лейтенанту Андре де Женеврьер, убитому на Мадагаскаре два месяца назад.
Женни сделала невольное движение, словно желая сказать: «Сочувствую вам от всего сердца, но только…»
— Вы не знали моего сына, мадемуазель, мне это известно… Но зато он знал вас и восхищался вами. Вам покажется это невероятным, а между тем всё, что я расскажу вам сейчас, — чистейшая правда. Он любил и боготворил вас больше всех на свете…
— Кажется, я начинаю понимать, полковник. Он сам поведал вам об этом?..
— Мне? Нет. Он рассказал обо всём сестре, которая была поверенной его тайны. Всё началось в тот день, когда он пошёл вместе с ней смотреть «Игру любви и случая». Возвратившись домой из театра, дети мои с восхищением отзывались о вас: «Сколько тонкости и чистоты в её игре, сколько волнующей поэзии!..» Они говорили ещё много такого, что наверняка было справедливо, я в этом не сомневаюсь… И всё же страстность, присущая молодости, её готовность идеализировать… Мой бедный мальчик был мечтателем, романтиком.
— Боже мой, — воскликнула Женни, — так значит, это он…
— Да, мадемуазель, тот самый студент Политехнической школы, который из месяца в месяц каждую среду приносил вам букетик фиалок, был мой сын — Андре… Это я тоже узнал от своей дочери. Надеюсь, подобное ребячество, наивный знак восхищения не рассердил вас?.. Он ведь так сильно любил вас или, быть может, тот созданный его воображением образ, который он носил в своём сердце… Стены его комнаты были увешаны вашими портретами… Сколько усилий стоило его сестре раздобыть у ваших фотографов какой-нибудь новый портрет!.. В Политехнической школе приятели посмеивались над его страстью. «Напиши ей обо всём!» — говорили они.
— Жаль, что он этого не сделал…
— Сделал, мадемуазель! Я принёс вам целую пачку писем, которые так и не были отправлены. Мы нашли их после его смерти.
Достав из кармана пакет, полковник вручил его Женни. Однажды она показала мне эти письма — почерк тонкий, стремительный, неразборчивый. Почерк математика, зато стиль поэта.
— Сохраните эти письма, мадемуазель. Они принадлежат вам. И простите меня за необычный визит… Мне казалось, что я обязан сделать это в память о сыне… В чувстве, которое вы ему внушали, не было ничего непочтительного, легкомысленного… Он считал вас олицетворением красоты и совершенства… Уверяю вас, Андре был достоин своей великой любви.
— Но отчего же он не пытался увидеть меня? Отчего я сама не постаралась встретиться с ним?.. Ах, как я ненавижу себя за это, как ненавижу…
— Не корите себя, мадемуазель… Вы же не могли знать… Тотчас после окончания Политехнической школы Андре попросил направить его на Мадагаскар… Не скрою, причиной этого решения были вы… Да, он говорил сестре: «Одно из двух: или разлука излечит меня от этой безнадёжной страсти, или же я совершу какой-нибудь подвиг и тогда…»
— Разве скромность, постоянство и благородство не лучше всякого подвига? — со вздохом произнесла Женни.
Заметив, что полковник собирается уходить, она порывисто схватила его за руки.
— Кажется, я не совершила ничего дурного, — сказала она, — и всё же… И всё же сдаётся мне, что и у меня есть долг по отношению к покойному, не успевшему вкусить радости жизни… Послушайте, полковник, скажите мне, где похоронен ваш сын… Клянусь вам: пока я жива, я каждую среду буду приносить букетик фиалок на его могилу.
— Вот почему, — закончил свой рассказ Леон Лоран, — вот почему наша Женни, которую многие считают женщиной скептической, сухой, даже циничной, неизменно каждую среду покидает друзей, работу и порой любимого человека и идёт одна на кладбище Монпарнас, к могиле незнакомого ей лейтенанта… Ну вот, теперь вы и сами видите, что я был прав, — история эта слишком сентиментальна для нынешних времён.
Наступило молчание. Затем Бертран Шмит сказал:
— На свете всегда будет существовать романтика для того, кто её достоин.
Новеллы Андре Моруа (И. Шкунаева)
С творчеством французского буржуазного писателя-академика Андре Моруа советские читатели знакомы издавна. Андре Моруа — крупный мастер, лучшие его романы-биографии — о Шелли, Байроне, «трёх Дюма», Дизраэли, Александре Флеминге — переведены на русский язык.
Публикуемый сборник посвящён другой неизвестной ранее нашему читателю стороне творчества Моруа, представляющей несомненный интерес. Моруа-рассказчик принадлежит к тем немногочисленным представителям современной буржуазной французской новеллистики, у кого сохранилась внутренняя связь с традициями классической литературы. Психологическую новеллу, рассказ-фельетон, шутку, жанровую сценку, набросок — эти и другие разновидности «короткого жанра» Моруа разрабатывает, опираясь на опыт замечательных художников прошлого — Мюссе, Мериме, Мопассана и др. Сам он, говоря о новелле как об одной из важнейших сторон своего творчества, не раз ссылается на тех писателей, чьи уроки не прошли для него даром. Он восхищается Чеховым и традицией русского рассказа, ощущает глубокую близость свою к Мериме, интересуется Киплингом; среди современников особенно ценит Хемингуэя.
Андре Моруа, как теоретик и художник, замкнут в кругу идеалистических социально-философских концепций, выхода из которых он и не ищет. Но ему чуждо искусство, сознательно отказывающееся от реальности. Более того, Моруа, хотя он не заявляет этого ни в своих теоретических и исторических работах, ни в художественных произведениях, своеобразно унаследовал от любимых им писателей прошлого критическое отношение к буржуазному строю, к буржуазной морали. Моруа яснее всего видит пороки буржуазного общества, когда они отражаются на состоянии художественной культуры и на судьбе художников.
В публикуемый сборник вошло несколько наиболее точных по художественному видению жизни или
