И едва последний полковник вручил шпагу генералу Алларту, который помогал светлейшему в этом деле, как царь громко сказал:
— Господа генералы, вчерашнего числа мой брат, король Карл, приглашал вас в шатры мои на обед, и вы по обещанию ко мне прибыли. Но брат мой Карл ко мне не пожаловал, в чем пароля своего не сдержал. О чем я искренне сожалею. Но раз король не пожелал со мной отобедать, то приглашаю вас, господа, к моему столу, откушать что Бог послал.
Длинный стол в шатре был уставлен такими кушаньями, о которых генералы шведские давно забыли — жареные гуси, куры, пироги, расстегаи, икра, калачи. Надо всем этим возвышались зеленоватые горлышки винных бутылок.
Дабы гостям не скучно было, царь велел сесть меж ними своим генералам, усадив фельдмаршала Шереметева промеж Реншильда и Пипера. Велев наполнить вином бокалы, Петр поднялся и, обведя всех сияющим взглядом, сказал:
— Господа, за сим столом собрались наконец блестящие учителя, шведские полководцы, и их достойные ученики — русские генералы. Предлагаю выпить тост за здоровье наших учителей, научивших нас прекрасному искусству побеждать неприятеля.
Так, стоя, Петр и осушил свой бокал. Пипер поспешил не отстать, и даже поперхнулся.
— Хорошо же вы, ваше величество, отблагодарили своих учителей, — сказал он, откашлявшись.
Царь засмеялся и стал наполнять графу бокал.
— Эх, граф, плох тот учитель, коего не превзойдут ученики. А если б здесь сейчас был мой брат Карл… А-а, — махнул он рукой. — Пейте, граф, и радуйтесь жизни.
— Мы с графом, — вдруг заговорил Реншильд, опьяневший от первой рюмки, выпитой на голодный желудок, — не однажды предлагали королю заключить мир с Россией.
— Да, да, да, — оживленно подтвердил Пипер. — Но он всякий раз отвергал разговоры о мире.
— Эх, господа! — вздохнул Петр. — А ведь для меня мир превыше любой виктории. И ныне, победив ваше войско, я мечтаю не о мести, но лишь о мире. Дайте России мир на десять — двадцать лет, и она станет величайшей державой.
— Оттого, видно, и не дают, — заметил Пипер.
— Не дают, — согласился царь. — И приходится нам вместо молота за меч браться.
— Вы, ваше величество, умеете и тем и другим в совершенстве владеть, — польстил Пипер.
— Нам еще Левенгаупт после Лесной говорил, что Россия перед всеми имеет лучшее войско {236}, — заговорил Реншильд. — Но мы слова его не принимали всерьез. А напрасно.
— Ну что ж, господа, спасибо за добрые слова о моей армии, — сказал Петр. — А что-то я не вижу Левенгаупта средь вас? Или убит?
— Наверное, с королем он.
— А-а, тогда встреча наша с ним впереди, — уверенно сказал царь и взглянул на Меншикова. — Не пора ли тебе, Данилыч? Князь Михайло? — взглянул на Голицына.
— Пора, государь, — поднялся Меншиков, выпил уже стоя чарку, сунул в рот орех и вышел. За ним последовал Голицын.
Заметив, что гости захмелели и языки развязались, Петр спросил Реншильда:
— А какую силу вы противупоставили нам ныне, фельдмаршал?
— Всего тридцать тысяч, ваше величество.
— Тридцать?! — вскинул Петр брови в удивлении. — И все это были шведы?
— Нет, шведов было девятнадцать, а остальные валахи {237} и запорожцы.
Царь хитро прищурился, взглянул на Шереметева, потом на Репнина:
— Ну так что скажете, Борис Петрович? Аникита Иванович? Числом бить надо али умением? А?
— Умением, батюшко, умением, — добродушно махнул рукой фельдмаршал. — Твоя взяла, государь.
Репнин выразительно пожал плечами, мол, я, как и фельдмаршал.
— Это у нас к тому, господа, — пояснил Петр шведам, — что мы против вас выставили лишь десять тысяч.
— Как? — удивился Реншильд.
— Не может быть! — воскликнул Пипер. — У вас же около сорока тысяч войска.
— Верно. Сорок. Но в бой я пустил только десять. Фельдмаршал Шереметев и генерал Репнин тому свидетели. Именно они возражали против этого. А вот теперь я предлагаю тост за тех, кто дрался. Дрались достойно и победили достойных.
Шведам ничего не оставалось, как выпить за тех, кто побил их, лишив не только должностей и званий, но и родины, для многих навсегда.
После торжественного обеда, отправив пленных в Семеновский лагерь, наказав содержать их по достоинству их рангов и званий, Петр сел за письма — Апраксину, сыну Алексею, Ромодановскому, Кикину {238}. Счастье переполняло его сердце, и он хотел поделиться им с самыми близкими и дорогими людьми.
Уже в темноте ему доложили о трофеях и пленных.
— В плен взято две тысячи девятьсот семьдесят семь человек, окромя этого три тысячи возов с амуницией, в штабе короля взята казна с двумя миллионами золотых саксонских ефимков, сто тридцать семь знамен и штандартов.
— Ай, славно! — не удержался Петр от радостного восклицания. — Деньги нам зело нужны. Сколько побито шведов?
— Восемь тысяч пятьсот девятнадцать, государь. Это только на поле сочли. Но их много посечено по лесам, тех не считали.
— Наши потери?
— У нас убитыми тысяча триста сорок пять человек, государь.
— Неужто! — ахнул царь. — Это, выходит, едва ль не в шесть раз менее шведов.
— Выходит, государь.
Он вскочил, заходил взад-вперед по шатру, потирая руки, так хотелось, чтоб кто-то был рядом, чтоб с кем-то поделиться: «Побил шведов, потеряв в шесть раз менее их».
Вспомнил о Меншикове, присев к столу, быстро написал о результатах победы, отправил посыльного — догнать и передать ему записку. Пусть порадуется, может, на радостях и сам захочет чем-то царя удивить. И удивит, Данилыч обязательно удивит чем-нито. Вот бы короля предоставил, вот бы порадовал.
— Государь, прибыл полковник Келин.
— Келин?! — встрепенулся царь. — Давай его сюда.
Келин вошел, стукнул стоптанными каблуками, готовясь рапортовать, но Петр шагнул к нему, сграбастал, тонкого, легкого, прижал к груди. Потом поцеловал трижды.
Царь расчувствовался, глаза у него заблестели, полез за платком сморкаться.
— Дорогой Алексей Степанович, чем наградить тебя, не знаю.
— Награди Полтаву, государь, — ответил Келин дрогнувшим голосом. — Вступи завтра в нее как победитель злокозненных шведов, как государь наш, от Бога поставленный. Это и станет для нас самой дорогой наградой.
— Вступлю, Алексей Степанович. Утром же вступлю.
— И еще вот… — Келин протянул царю бумажку.
— Что это?
— Здесь, государь, мой счет точный гарнизону и потерям. Вот вверху цифра 4182 — это я имел солдат на начало осады, а далее 2600 — это столько я вооружил горожан, цифра 900 — это сикурс Головина. Слава Богу, сказывают, жив он, из плена выручили.
— А эти цифры, значит, уже сегодняшние?
— Так точно, государь. Сейчас у меня под ружьем 4944 человека, ранено 1195. За время осады было убито наших 1634 человека. Это считая и неоружных горожан.
