колотить руками по носилкам и даже биться об них головой.
— Где наша артиллерия?! — кричал он, брызжа слюной. — Почему молчат наши пушки?!
Словно не ему еще вчера докладывал Гилленкрок о почти полном отсутствии пороха, а он отвечал ему, что шведам достаточно припасли пороха русские. Верно, припасли.
Внезапно прилетевшее ядро ударило в носилки короля и разнесло их в щепы, убив при этом нескольких человек, в том числе Адлерфельда — королевского летописца. Сам Карл потерял сознание.
— Король убит! — вскричал кто-то.
И этот крик, как огонек по пороховой дорожке, помчался по армии: «Король убит!»
Эта новость не прибавила шведам сил (отомстим за короля!), напротив, многих она лишила мужества (король погиб, и мы пропали).
Однако бросившиеся к Карлу его верные драбанты вскоре увидели, что король жив, что он был просто оглушен, контужен. Тут же из двух пик и какого-то плаща они сделали носилки, уложили на них своего несчастного монарха.
Придя в себя, Карл потребовал нести его в самую гущу боя:
— Туда! Туда, где дерутся мои славные гвардейцы. Увидев меня, они воспрянут духом.
Но гвардейцы уже не могли увидеть своего обожаемого короля и воспрянуть духом, они все полегли под русской картечью и штыками.
— Туда! В битву! — требовал Карл словно помешанный.
В эти мгновения он не хотел жить, искал смерти. Но она не брала его, довольствуясь его драбантами, уложив в течение считанных минут два десятка человек у его носилок.
Наконец его увидел фельдмаршал Реншильд, попавший в самый водоворот сражения.
— Ваше величество! — закричал он, направляя своего коня к королю. — Наша пехота погибла. Спасайтесь! Эй, молодцы, скорее уносите короля.
Сам того не желая, этим криком Реншильд как бы дал команду к отступлению, которое, в сущности, уже началось.
«Молодцы» не могли уносить короля, их осталось всего двое. Отбросив носилки, они взгромоздили короля на какую-то лошадь, на счастье подвернувшуюся в сутолоке. И она, напуганная канонадой и криком тысяч глоток, понесла великого завоевателя прочь с этого страшного поля. Он сам понукал ее здоровой пяткой.
Шведы дрогнули и вдруг, словно по команде, кинулись врассыпную. Никто и ничто уже не могло остановить этого панического бегства. За плечами бегущих неслась русская конница, настигая и разя палашами.
Граф Пипер, увидев это, кинулся к штабу, дабы уничтожить, сжечь бумаги. Однако, вбежав в канцелярию, он понял, что ничего не успеет сделать. За окном уже виднелись русские драгуны со сверкающими палашами.
«Но ведь я почти безоружный, — подумал Пипер. — Они не должны убить меня».
От этой мысли ему спокойнее не стало. Наоборот, близкая смерть подхлестнула графа: он выскочил из пустого, брошенного штаба и побежал к Полтаве, придерживая у бедра шпагу. Граф бежал быстро, дорога была знакома — совсем недавно с Гилленкроком ездил по ней осматривать апроши. Топот копыт и крики, несшиеся следом, подгоняли его. Граф никогда не думал, что умеет так резво бегать.
Увидев на валу русского солдата с ружьем, Пипер закричал ему и замахал рукой, в которой был зажат белый лист бумаги, машинально захваченный графом со штабного стола:
— Эй, солдат… Я здаюсь плен… Я есть граф… Скорей бери плен.
Графу казалось, что сдаться в плен измученной Полтаве надежнее, чем поднять руки перед опьяневшими от рубки и крови драгунами.
Глава четырнадцатая
ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ
Генеральная баталия, в сущности, длилась всего два часа — с девяти до одиннадцати. Но сражение на равных было лишь до половины десятого, а после этого шведы начали пятиться и вскоре побежали.
В двенадцатом часу Петр был уже в лагере, у своего шатра, и немедленно распорядился о сборе раненых и подсчете потерь.
Туда к нему стали приводить пленных шведских генералов. Увидев высокого, стройного белокурого пленника, одетого в бархатный кафтан, Петр вдруг решил, что это и есть король. Он поднялся к нему навстречу, улыбнулся дружелюбно и уж едва не произнес заготовленную фразу: «Здравствуй, брат мой Карл». Но его опередил светлейший, представив пленника:
— Принц Вюртембергский.
— Здоровы ли, ваше высочество, — пришлось ради этикета сказать разочарованному Петру и, не дождавшись ответа, спросить: — Неужели я не увижу моего брата Карла? Александр Данилович, вели объявить в войсках, что тот, кто пленит короля или хотя бы принесет его тело, будет тут же произведен в генералы.
— Зело прытко побежал король, Петр Алексеевич, догнать невозможно.
— Вот ты и будешь догонять с Голицыным.
— Попробую, но кони весьма притомились, государь.
— Дай передых — и вдогон с князем Михайлой. Они, чай, тоже не на чертях скачут.
Через некоторое время Петру принесли разбитые носилки короля, но царь не успокаивался: «Хочу видеть самого». Принесли ему и шпагу короля, в которой он узнал свою, подаренную когда-то Августу Саксонскому.
Перед шатром царя были выстроены шведские генералы, в их числе Пипер и Реншильд.
Петр появился перед ними в сопровождении Меншикова, сияющий, великодушный.
— Господа генералы! — объявил светлейший. — Прошу сдать ваши шпаги его величеству и представиться.
Граф Пипер выхватил свою и, протягивая ее на вытянутых руках, встал на колени:
— Первый министр граф Пипер.
— Встаньте, граф, — сказал Петр, — ибо к пленным мы относимся по их достоинству и званию… Светлейший князь, изволь принять шпагу у всех генералов.
Меншиков принял шпагу у смущенного Пипера, подмигнул ему ободряюще. Шагнул к следующему пленнику.
— Генерал Шлиппенбах.
— Чаю, знакомы уж, — забирая шпагу, заметил светлейший.
— Генерал Розен.
— Фельдмаршал Реншильд.
Услышав фамилию знаменитого шведского полководца, царь подошел к нему.
— Как здоровье короля, фельдмаршал? — спросил он. — Вы изволили быть с ним рядом.
— Да, ваше величество, я был рядом с ним до конца сражения. Ядро угодило в его носилки и, кажется, растревожило его рану. За четверть часа до окончания баталии король отбыл, поручив мне командование армией.
— Значит, жив он?
— Жив, ваше величество.
— Ну и слава Богу, — искренне обрадовался Петр. — За столь добрую весть жалую вас, фельдмаршал, русской шпагой, понеже сие есть символ воинского достоинства, коего вас лишать я и в плену не намерен.
На глазах удивленных шведских генералов царь вручил шпагу их главнокомандующему фельдмаршалу Реншильду.
— Благодарю вас, ваше величество, — растроганно отвечал старый вояка, вполне оценив великодушие царя.
