виделись впервые, переговоры от его имени в Польше вел с царем Стефан Лука. И здесь он стоял чуть позади Кантемира.
— Мы приветствуем государя великой России… — начал было Кантемир торжественно, но Петр, поломав протокол, шагнул к нему:
— Здравствуй, брат Дмитрий Константинович!
И столь крепко сжал ему руку, что тот едва не охнул.
— Моя супруга Кассандра, — представил господарь жену.
— Кассандра? — переспросил Петр и пошутил: — Уж не предскажет ли она нам судьбу? {254} Впрочем, помнится, Кассандра ничего хорошего своим вопрошателям не сулила.
Кантемир перевел слова царя жене, та зарумянилась, проговорила:
— Ку ребдаре, се трече маре.
— Она сказала, что с терпением можно перейти море, — перевел Кантемир. — Это наша пословица, обещающая успех терпеливым и упорным. Как у вас: терпение и труд все перетрут.
— Ну что ж, постараемся оправдать ее, — улыбнулся Петр и, увидев у ног Кассандры мальчика, склонился к нему: — Это чей такой герой?
— Это сын наш Антиох, — сказал Кантемир {255}.
Петр не удержался, подхватил мальчика на руки.
— Сколько ему?
— Три года.
— Катя, — обернулся Петр к жене, — ровесник нашей Аннушке {256} .
— Чудный ребенок, — отозвалась Екатерина Алексеевна.
— А слэбе а да друмул, — пролепетал, хмурясь, мальчик.
— Что? Что он сказал?
— Попросил отпустить его.
— Ах ты «друмул»! — Петр чмокнул мальчика в щеку, опустил на землю.
Во дворце высоких гостей ждал обильный стол с не менее обильным питьем в темных, запотевших бутылках.
Теперь уже с глазу на глаз уточнялись статьи апрельского договора. Кантемира особенно беспокоила возможная неудача в войне. Петр был уверен в успехе, успокаивал союзника:
— В любом случае, Дмитрий Константинович, я не брошу тебя. Ежели мы оконфузимся, во что я не верю, ты будешь иметь в Москве подворье, достойное тебя {257}, и поместье для содержания семьи и дворни. Вот прибудет Константин Бранкован, укрепит наш союз.
— Сомневаюсь, — вздыхал Кантемир.
— В чем?
— В Бранковане, ваше величество.
— Я послал звать его сюда. Неужто не приедет?
— А вот увидите…
На следующий день прибыл валашский великий спафарий Фома Кантакузин.{258}
— А господарь? — спросил его Петр.
— Бранкован слишком богат, ваше величество, боится прогадать.
— Ну что ж, он уже прогадал. Я могу со спокойной совестью послать корпус разорять Валахию.
— О ваше величество! — взмолился Кантакузин. — Вас ждет весь валашский народ с надеждой. У народа другое мнение. Почему он должен страдать?
На следующий день, когда царь вместе с господарем собирался отъезжать на Прут к русской армии, гофмейстер объявил:
— Посланец от валашского господаря Константина Бранкована.
Царь и господарь переглянулись в некоем удивлении. «Ну вот, а ты говорил», — читалось на лице Петра.
— Проси, — сказал Кантемир гофмейстеру.
Вошел запыленный, потный воин и, поприветствовав присутствующих, громко сказал:
— Его величеству великому государю пакет от моего господина.
Петр взял пакет, подмоченный потом посланца, разорвал его. Прочел с удивлением грамоту и, словно не веря тексту, переспросил:
— У Бранкована что, действительно посланец патриарха?
— Да, ваше величество.
— А почему он не пожаловал сюда?
— Султан определил господаря Бранкована посредником в переговорах.
— Ну что ж, ступай, отдохни. Мы подумаем над ответом.
Валах-посланец вышел. Петр взглянул на Кантемира, на лице которого была тревога. Он, кажется, начинал догадываться, но все еще не верил в догадку.
— Знаешь, что в этом письме? — спросил царь.
— Откуда, — пожал плечами Кантемир.
— Это письмо константинопольского патриарха, он пишет, что султан просил его через Бранкована начать со мной переговоры о мире. Вот сукины дети, я тащил армию через всю державу, прибыл к месту баталии, а они: давай мириться. Ну что скажешь, Дмитрий Константинович?
— Что я скажу, вы же не послушаете меня, ваше величество.
— Отчего? Разумный совет я всегда с удовольствием выслушаю.
— Если вы заключите сейчас мир, ваше величество, вы кинете народы, надеющиеся на вас, в новую кабалу к османам. А меня… меня в руки палача…
— Плохо ж вы меня знаете, сударь, — нахмурился Петр.
— Простите, ваше величество, я не хотел вас обидеть. Но молдаване, валахи, сербы, болгары действительно уповают на вас. Больше не на кого. Вы самый могущественный христианский монарх.
Петр задумался, потом прошел к окну. Стоял спиной к Кантемиру, но чувствовал на затылке взгляд его, пытливый и тревожный. Что делать? Как поступить? Ведь султан предлагает мир. Сам начал, и сам же просит мира. Если сейчас согласиться, где гарантия, что после ухода русских из Молдавии он снова не объявит войну? Порта коварна, бессовестна. А если отказаться? Не уподобится ли он королю Карлусу, столько раз отвергавшему его предложения о мире и в конце концов потерявшему все? Да и что сказать солдатам, с великим трудом дошедшим сюда?
Наконец спросил, не оборачиваясь:
— Сколько у визиря войска?
— По моим сведениям, около пятидесяти тысяч, — ответил Кантемир.
— Так считаешь, мириться нельзя?
— Меч поднят, о каком мире можно говорить. Вас не поймут христиане, ваше величество, угнетаемые Портой.
— Ну что ж, драться так драться. Вы правы, меч поднят, жребий брошен. Пусть позовут посланца.
В русский лагерь на Пруте царь воротился с союзником — господарем Молдавии Дмитрием Кантемиром.
Ныне, 27 июня, исполнялось ровно два года Полтавской виктории. Царь приказал отметить сию славную дату как положено: салютом и доброй выпивкой, тем более что из Ясс было доставлено много бочек вина. Чего-чего, а этого у союзника было в достатке.
Шестьдесят пушек палили в небо, дым стоял над лагерем, кто пел песни, кто вспоминал тот бой — молодым в поученье, себе в похвалу:
— Побили шведа, а уж турка шапками закидаем.
Что и говорить, поднимала дух Полтава, осеняла нынешний день, предрекала грядущую викторию. И
