— Ну слава Богу, — крестился истово Борис Петрович. — Не напрасно, видать, в Лавре молились за них. Вымолили бедолаг.
Новая война с Портой, не начавшись, кончилась, а точнее, откладывалась до других времен, и фельдмаршалу можно было наконец отлучиться.
Оставив за себя князя Репнина, отправился в марте Шереметев в Москву, где, отчитавшись за армию перед Сенатом, тут же помчался в Петербург к государю, имея на руках уже заготовленное прошение об отставке «покоя и отдыха ради на склоне последних лет».
Глава пятая
ВМЕСТО ОТСТАВКИ
— Да вы что?! — возмутился царь, прочитав прошение Шереметева. — Вы в своем уме? Какая отставка? И думать не моги, Борис Петрович.
— Но, ваше величество, Петр Алексеевич, я уж стар, на коня едва влажу, — взмолился фельдмаршал.
— Слышь, Федор, — обратился Петр к адъютанту, — он на коня едва влазит. А? На Пруте срубил янычара и коня его уволок. Вот те старик! Нет, нет, Борис Петрович, даже не заикайся. С кем же я останусь, если тебя отпущу?
— Но, государь…
— Все, все. Ступай, брат, домой. И чтоб ныне вечером был на ассамблее у светлейшего. Да чтоб при всех кавалериях.
Видя, как скис Шереметев от столь категоричного отказа, Петр решил смягчить его:
— Господи, Борис Петрович, думаешь, я не устал? Но что делать? Коли Господь вручил мне державу, а тебе меч для обороны ее, как можно уходить вдруг? Это ж дезертирство. Ну, хорошо, не обижайся. Что станешь делать, уйдя на покой? Ну скажи — что?
— Я ж в вотчинах своих годами не бывал, Петр Алексеевич. Там все наперекосяк шло без хозяина.
— А приказчики на что? А старосты? Може, денежного содержания мало? Так в государстве у вас со светлейшим самое высокое — по семь тыщ в год. Мне и половины того нет.
— Да нет, за содержание я не говорю, — вздохнул фельдмаршал. — Обижаться грех. Хотел я хоть к концу в тиши пожить, в монастыре.
— В монастыре? — удивился царь. — Да вы оттуда через неделю сбежите, граф. Заслышите боевую трубу и сбежите. В общем, так: чтоб ныне же были у светлейшего. Все.
Появление фельдмаршала в самом большом дворце Петербурга у Меншикова не прошло незамеченным. Увидев его, Петр приказал оркестру играть марш и пошел навстречу Шереметеву, разводя широко руки для объятия, словно увидел его сегодня впервые.
— Борис Петрович, дорогой, мы все рады вас видеть здесь.
Царь взял его под руку, подвел к жене:
— Вот, Катенька, твой прутский поклонник.
— Борис Петрович, — протянула ему, улыбаясь, мягкую руку царица, — здравствуйте. Ваш Лебедь оказался прекрасным конем, он все понимает. Спасибо вам еще раз за него.
— Государыня Катерина Алексеевна, я счастлив, что угодил хоть этим вам, — молвил Шереметев и поцеловал руку царицы.
В зале, освещаемом сотней, не менее, свечей, было людно и говорливо. Шуршали дамские платья, звенели офицерские шпоры. Ассамблея — новшество государя — была в полном разгаре.
Оркестр, размещавшийся на балконе над залом, заиграл танец, и первыми вышли на круг царь с царицей. Петр при сем громко крикнул:
— Танцевать всем!
И круг стал быстро пополняться парами. Никто не смел ослушаться государя, выползали на круг даже те, кто не только танцевать, но и шагнуть толком не мог. Шарашились, наступая друг другу на ноги, но «танцевали».
Шереметев остался стоять у окна в одиночестве. Проносясь мимо, Петр крикнул:
— Почему стоим, Борис Петрович?
Шереметев виновато улыбнулся, пожал плечами, пробормотал под нос: не умею, мол, да и не с кем.
Однако царь не оставил его в покое. Через несколько минут явился перед ним, ведя за руку молодую, улыбающуюся женщину в зеленом шелковом платье.
— Вот рекомендую, граф, моя тетушка, Анна Петровна, — представил ее Петр. — Танцуй.
— Но я не умею, — смутился Борис Петрович.
— На ассамблее чтоб я этого более не слышал. Научат. Аннушка, бери его, натаривай {265}.
Петр отправился к оставленной где-то жене, обернулся и, увидев, что фельдмаршал так еще и не двинулся с места, понукнул:
— Ну!
— Борис Петрович, — сказала Анна Петровна, беря его за руку, — не будем огорчать государя.
— Да, да, да, — пробормотал Шереметев, пытаясь как-то ухватить наведенную ему даму.
— Не так, Борис Петрович, — ласково улыбаясь, сказала Аннушка. — Вы же кавалер, вы должны вести. Вот так. Охватите меня за талию. Вот. Теперь пошли… Правую ногу вперед.
Ноги бедного графа словно одеревенели, двигались плохо, то и дело наступали даме на туфли.
— Ох, простите… Ох, виноват, — бормотал кавалер, обливаясь потом.
Но Анна Петровна не обижалась, ее отчего-то это веселило. Она смеялась, открывая маленький пухленький ротик, обнажая ровный, сияющий жемчугом ряд зубов.
Музыканты закончили играть. Борис Петрович облегченно вздохнул: «Фу-ух!»
Это «фух» так развеселило его даму, что она опять рассмеялась и, взяв его под руку, сказала:
— Идемте к государю, он вас поручил мне, я перед ним за вас в ответе.
— Ну как? — встретил их вопросом царь.
— Получается, — ответила Анна Петровна, опередив графа.
— К концу ассамблеи чтоб он у меня все мог. С тебя спрос, Анница.
— Да уж я стараюсь, государь…
Царь решил не давать публике передышки; подняв правую руку, видимо привлекая этим внимание музыкантов, он скомандовал:
— Русскую!
На хорах лихо ударили по струнам. И опять прогремел окрик царя:
— Все на круг!
Подпрыгивая легко и грациозно, Анна Петровна с вызовом застучала каблучками перед Борисом Петровичем.
— Ну же!.. — поощрила ласково-зовуще.
Куда было деться графу, если царь, гремя ботфортами {266}, уже отплясывал на кругу? Пришлось и фельдмаршалу — топ-топ — выходить на круг.
Весь вечер Анна Петровна была рядом с фельдмаршалом, честно выполняя поручение царя. Учила его всем танцам, пляскам, много смеялась, невольно заражая весельем и своего подопечного.
К концу ассамблеи, сам себе дивясь, фельдмаршал начал и двигаться хорошо, и быстро усваивать разные коленца. И эта хохотушка уже начинала ему нравиться, и замелькали мысли греховные: «Эх, сбросить бы лет тридцать!»
В одну из передышек Петр увлек его за собой в комнату, там, закурив трубку, предложил фельдмаршалу выпить. Борис Петрович осушил бокал рейнского.
— Ну как тебе ассамблея? Нравится? — спросил царь.
