может сделать очередной вдох. В голове закружилось, глаза заволокло пеленой. Ворохов догадался, что теряет сознание, но в последний момент все же сумел вдохнуть живительную смесь кислорода и инертного газа. Второй вдох дался ему уже немного легче.
Восстановив дыхание, Ворохов ощутил, что ушла и застилавшая глаза пелена. Но, оглянувшись вокруг себя, он уже не увидел сквозь стекло обзорного колпака корму подводного крейсера. Вокруг была лишь одна вода. На приборной панели световой индикатор гидроакустической станции погас. Стрелка глубиномера застыла на нулевой отметке, что соответствовало надводному положению транспортировщика. Ворохов попытался включить гидролокатор, но его экран так и остался темным. Отказ приборов окончательно убеждал в том, что «Тритон» накрыла ударная волна от взрыва глубинной бомбы.
Ворохов понял, что остался жив лишь потому, что находился под защитой надежного корпуса подводного транспортировщика. Понял и то, что для Рощина взрыв должен был закончиться трагически. Но надежда умирает последней… Станислав запустил двигатель «Тритона» (несмотря на мощнейший удар гидроакустической волны, он завелся без всяких проблем) и направил транспортировщик по расходящейся спирали, стараясь отыскать своего товарища. Около часа он безрезультатно кружил под водой, иногда включая носовой прожектор и постоянно всматриваясь в непроглядную толщу. Он вновь обнаружил всплывшую под перископ американскую подводную лодку, дважды проплыл вокруг ее корпуса, но все было безрезультатно. Через час бесплодных поисков датчики, установленные на борту «Тритона», зафиксировали превышение радиоактивного фона – американский атомоход уходил с места своей стоянки. Лишь тогда Ворохов окончательно уверился в том, что уже никогда не увидит больше Илью Константиновича Рощина. Стиснув зубы, он развернул «Тритон» и повел его к месту запланированной встречи с Бизяевым.
Выйдя за границу полигона, Станислав направил транспортировщик к поверхности и, всплыв в надводное положение, включил гидроакустический маяк. Он не знал, исправен ли маяк или вышел из строя, но спустя четверть часа к стеклянному колпаку-обтекателю подплыл на «Зодиаке» Данил.
– А где Старик? – удивленно спросил он, когда Ворохов сдвинул с кабины защитный колпак и Данил увидел, что второе сиденье в кабине «Тритона» пустует.
– Его больше нет.
– Как нет? – Бизяев недоуменно вытаращил глаза.
Но Станислав молчал. Лицо Данила окаменело.
– Как?.. Как это случилось?
– Американцы взорвали возле «Атланта» глубинную бомбу. Наверное, проверяли прочность корпуса. В момент взрыва я был в кабине «Тритона», а Илья Константинович возле подлодки. Он уже закрепил на корпусе АЗУ и собирался сверлить обшивку. В этот момент и прогремел взрыв. «Тритон» отбросило в сторону, и я потерял Старика из виду. Потом час кружил там на разных глубинах, но так ничего и не нашел.
– Значит, он сейчас на дне, – медленно произнес Данил, глядя поверх головы Станислава в морскую даль. – Не знаю, может быть, я ошибаюсь, Старик, кажется, именно так и хотел умереть: не в своей постели, а в море, в родной стихии «морского дьявола». Знаешь что? – Данил вновь взглянул в глаза Станислава. – Давай прощальный салют в его честь.
– Давай! – поддержал Ворохов. – Это все, что мы можем для него сделать.
Запустив руку в грузовой отсек, он достал оттуда два подводных пистолета. Один передал Бизяеву, второй оставил у себя. Офицеры подняли оружие к небу и одновременно по четыре раза нажали на спусковые крючки. Под треск выстрелов унеслись в небо восемь стреловидных пуль.
Они еще минуту помолчали, затем Ворохов забрал у Бизяева пистолет и убрал в грузовой отсек подводного транспортировщика.
– Я сейчас, а ты пока установи сигнальные буйки, – произнес он и задвинул над кабиной «Тритона» обзорный колпак, после чего транспортировщик быстро погрузился под воду.
Когда нырнувший в глубину подводный аппарат исчез из виду, Бизяев выбросил за борт лежащие в лодке садки-ловушки вместе с привязанными к ним поплавками и стал ждать. Через сорок пять минут из воды показалась голова Ворохова, который был уже в обычной водолазной маске и с воздушно-баллонным аквалангом за плечами. Он подплыл к резиновой лодке и с помощью Данила забрался внутрь. Ворохов сдвинул на лоб маску и, вдохнув чистого морского воздуха, сказал:
– Возвращаемся на яхту. Надо только решить, как объяснить Родригесу отсутствие Ильи Константиновича. Да и Андрея нужно как-то подготовить.
– Он не пацан, а боевой офицер! Сам все поймет, без всякой подготовки! – мрачно ответил Бизяев.
В ОКРЕСТНОСТЯХ ДУЛИТА
Джон Трентон отложил обжаренное до хрустящей корочки цыплячье крылышко, от которого он неторопливо откусывал кусок за куском, и поднял взгляд на вошедшего в бистро мотоциклиста. В ту же секунду его взгляд изменился. Глаза прищурились, а без того тонкие губы еще более растянулись, что выражало крайнюю степень недовольства.
На пороге бистро автозаправочной станции, повесив на руку колоколообразный мотоциклетный шлем, стоял шериф города Дулита Пирс Гроган. Гроган подошел к стойке, где получил от официанта двойной чисбургер и бутылку пива, после чего направился к столику генерального инспектора ЦРУ.
Впрочем, о новом назначении Трентона он даже не подозревал и крайне удивился, если бы узнал, что садится за один стол с заместителем директора самой мощной спецслужбы Америки. Для Грогана было вполне достаточно уже того, что Джон Трентон носит звание капитана первого ранга военно-морских сил и является начальником другого сотрудника ЦРУ, который два года назад способствовал удачной карьере Пирса – с его подачи стал Гроган шерифом этого города. Участие ЦРУ в судьбе молодого шерифа не прошло бесследно. Гроган дал письменное обязательство сотрудничать с Центральным разведывательным управлением и регулярно снабжал информацией своих кураторов, которые уже трижды менялись. Предыдущего куратора ровно месяц назад сменил Джон Трентон. То, что мэр Дулита и вслед за ним вся городская администрация старательно закрывают глаза на допустимые, по мнению Грогана, нарушения закона, убеждало шерифа, что поставляемая им информация весьма высоко ценится. Ощущение собственной значимости позволяло Грогану даже вести себя вполне независимо в общении с сотрудниками ЦРУ. Вот и сейчас, усевшись за столик, Гроган закинул ногу на ногу и небрежно развалился на стуле.
– Еще минута, и я бы ушел! – глядя в сторону, произнес Трентон. – И потом, что это за маскарад? Посмотри на себя: рубаха с какими-то кожаными аксельбантами, бандана на шее. Ты же шериф, а не байкер!
– Приходится соответствовать образу, – ответил Гроган, погладив ладонью лежащий рядом с ним мотоциклетный шлем. – Я, признаться, рассчитывал, что вы предпочтете встретиться в более уединенном месте, где-нибудь в горах. Надеялся к тому же, что вы оцените мое новое приобретение, – шериф мотнул головой в сторону окна, где можно было увидеть сверкающий красавец-мотоцикл.
– Сейчас в горах туристов больше, чем в этом бистро, – произнес Трентон и обвел взглядом полупустой зал.
Словно в подтверждение его слов единственные посетители – парень и девушка, – доев мороженое, поднялись из-за своего столика и вышли за дверь. Провожая взглядом молодую парочку, Трентон рассмотрел мотоцикл Грогана и неодобрительно покачал головой:
– Продолжаешь покупать себе игрушки. Все еще не наигрался?
– Деньги на то и существуют, чтобы их тратить, – улыбнулся в ответ шериф.
– Деньги вообще? Или только те, что ты получаешь от Джорджа Роско за так называемую охрану казино? От братьев Пако за ввоз нелегалов? От мадам Хигс за то, что среди ее жриц любви для какого- нибудь любителя сладенького всегда найдется юная прелестница школьного возраста?! Учти, Гроган, – указательный палец Трентона нацелился в грудь шерифа. – Стоит мне сказать пару слов мэру, и ты тут же вылетишь со своего места, разом лишившись и официальных, и левых доходов. Вот тогда тебе действительно не придется задумываться, как потратить деньги, потому что нечего будет тратить. Если только Роско не возьмет тебя вышибалой в свое казино. Но это вряд ли. Ведь ему захочется жить в дружбе и с новым шерифом, – с усмешкой закончил инспектор ЦРУ, глядя в глаза Грогана.
Слова Трентона не особенно напугали Пирса. И все же прежнее благодушное настроение шерифа исчезло.
– Но я, по-моему, еще ни разу не давал повода усомниться в своей преданности, – осторожно заметил
