ученые изучают, эти рефлексы, и будут всех лечить, и никакой любовной тоски, умирающих лебедей и безумных голубей не будет. Будут все, как Рокфеллеры, жевать шестьдесят раз, молчать и жить до ста лет. Правда – чудесно?»
Напоследок хочется сказать какую-нибудь глупость, вроде того, что книги Тэффи должны быть в библиотеке каждого читателя. Не знаю, зачем я это написала. Наверное, захотелось что-нибудь сморозить в духе какой-нибудь дамочки из рассказов Тэффи. Она смеялась над ними, потому что любила их как родных. «На правах дуры съела полкоробки конфет». Это она так о себе…
Не скажешь – безоблачная жизнь. Потеря Родины, сложные отношения с детьми, благосостояние умеренное и постоянным трудом добываемое. И все же тянет и от жизни, и от книг Тэффи неизменным теплом и светом, и веет надеждой: человек в женском образе возможен, и кто его знает, может, бывал Господь и женщиной на земле?
Да и не раз?
2008
Три монолога
Вступление. Занавес. По средствам театра – играет маленький оркестр или одинокое фортепьяно. Выходит ЖЕНЩИНА.
ЖЕНЩИНА (публике). Здравствуйте. Я очень рада вам. Здравствуйте. (Кланяется.) Я сегодня буду с вами. Я – актриса, на главные роли. Я – героиня, честное слово. Но я, знаете, отстала от своей труппы. Никого нет, понимаете, какая штука. Я одна. Где моя труппа – не знаю. Куда все подевались? Где герой-любовник, где благородный отец, где комик, где трагик, где инженю, где гран-кокет, где резонер, наконец? Никого! Где мои товарищи – черт его знает. Буду искать. Но, пока я их разыскиваю, вы не должны оставаться без театра. Театр – это привычка, от него нельзя отвыкать. Сегодня вы будете со мной одной, и вы об этом не пожалеете, даю вам честное слово, потому что я – хорошая актриса. (Танцует.) Хорошая! Отличная! Вам понравится! Клянусь, вы не будете скучать! Я знаю, в театр ходят добрые, мечтательные люди… ведь среди вас много женщин, да? Правда? Я для вас и сыграю. Я – героиня без труппы, но я сыграю за всю труппу. Ведь приходится, правда, милые женщины, приходится ведь играть одной? И здорово получается. Говорят, Бог видит все. В таком случае я ему не завидую. Но вам, дорогие мои, повезло куда больше – вы видите меня. А я – отличная актриса. И я иду играть! (Уходит.)
Музыка.
Песня первая. «В том краю…»
В том краю, где под снегом смертельная тишь,где начальников любит народ,в сером городе, жалком, как мокрая мышь,где давно уж никто не живет, —и пока Бог додумывал женский вопрос,родилась я актрисой на главную роль,и жевала я власть, позарез и всерьезгорькой юности крупную соль!Было все: дым и боль, страсть, друзья, алкоголь,и хотелось мне петь и кричать без причиннехорошие книги ночами читать,обольщать незнакомых мужчин…Оказалось, что это – закат, не рассвет,и назвалось: позор, обозвалось: застой…Ах, какое мне дело до ваших газет!Кто вернет мне мой миг золотой!Вы ушли – дым и боль, страсть, друзья, алкоголь,больше не о чем петь и кричать нет причин,нехорошие книги ночами читать,обольщать незнакомых мужчин…Но когда начинает мой город потеть,под лучами весны, под напором Творца,верю я, будто стоит и любить и хотетьи сыграть свою жизнь до конца!Вы со мной – дым и боль, страсть, друзья, алкоголь,И желаю я петь и кричать без причин,Нехорошие книги ночами читать,обольщать незнакомых мужчин… да-да…Монолог первый. «Мария по прозвищу Ящерица»
Небольшая, аккуратная комната человека, явно не чуждого умственного труда. На видном месте раскинуло ветви огромное, прямо-таки небывалое по размерам растение алоэ. Поздний вечер. Женщина средних лет срывается со своего насиженного места за письменным столом и делает несколько энергичных движений.
ЖЕНЩИНА (вдвижении). Всё! Это рекорд! Мой новый рекорд! Двести двадцать строчек за вечер! Еще чуть-чуть мучений – и я свободна, свободна, три дня свободна! (Обращается к алоэ.) Генрих, ты чуешь, а? Хозяйка скоро будет свободна. Гулять с тобой пойдем. Я тебя во двор отнесу, подышать свежим воздухом. А то я тебя совсем заморила своим куревом, да? (Гладит алоэ.) Зато знаешь, какой текст вышел крутой. Я теперь на все руки мастер. Про бомжей? – пожалуйста. Про матерей-одиночек? – да сколько угодно. Вот про паленую водку написала – журналистика что надо. Главное, Генрих, меня раздражают эти крокодиловы слезы – ах, бедные россияне, травятся такой ужасной водкой. А по-моему, которые люди дешевку пьют, – они изначально жить не хотят. Так что производители паленой водки – это санитары социального леса. По-настоящему жаль только детей и стариков, у них своей воли нет… Ох, устала. А еще придется помучиться. Надо двадцать строчек в книжное обозрение вставить. Все-таки, наверное, зря я взялась про книжки писать. По деньгам хорошо выходит, а по времени очень напряженно. Две книжки я ужо обозрела, теперь осталось добавить про легкое чтение. Схватила утром наугад это легкое чтение, а когда мне его читать-то, в моей нелегкой жизни? (Берет книгу.)
Так. Ирэн Абрикосова. «Сердце в крови». О, Езус Мария! Когда-то сама думала романы писать, а нынче вот чужое дерьмо тут рецензируй. Ирэн Абрикосова. Это имя сразу бросилось в мои утомленные глаза. Да, так можно начать. В сущности, Ирэн Абрикосова и паленая водка – это одно и то же. Вместо нормальной, качественной беллетристики потребитель получает ядовитое пойло с обманной яркой этикеткой… начинать надо хлестко… Щедрин, Михаил Евграфович, когда возглавлял «Отечественные записки», взял себе однажды книжное обозрение. Одна его рецензия начинается так: «Господин Авенариус писатель молодой и решительно ничего не обещающий в будущем». От так вот… Итак, перед нами очередной вздор, какого пруд пруди в мире… Да, в самом деле, пруд пруди. Однако ведь кто-то читает его. Если я пишу, что пусть самоубийцы пьют паленую водку, так за что мне истязать эту Абрикосову? Пусть интеллектуальные самоубийцы это читают. Коротко и ясно, три строчки текста, а мне нужно двадцать минимум.
(Быстро листает книгу.) А, нашла аннотацию. «'Сердце в крови' – четвертый роман писательницы Ирэн Абрикосовой, чье творчество…» Ну конечно, творчество, никак не меньше… «Главная героиня Абрикосовой, знаменитая Мария по прозвищу Ящерица, на этот раз переживает трагическую борьбу между ложно понятым профессиональным долгом и поздней страстью к юному студенту-медику, которого подозревают в убийстве любовницы…» Слава богу, и читать не надо. Четвертый роман, однако! Кормит Абрикосову ее знаменитая Мария по прозвищу Ящерица. А мы с тобой, Генрих, одни-одинешеньки. Помру – кому ты достанешься? Хотя тебя возьмут, конечно, ты же не кошка-собака, тебе мяса-рыбы не надо. А вдруг листья оборвут и бросят… Господи, что это я, ни с того ни с сего. С какой стати мне помирать. Так-так. Ирэн Абрикосова – ясно, псевдоним. Жила себе какая-нибудь Роза Фельдман, училась на филологическом, переводила с македонского на ирландский, потом новые времена, муж без работы, ребенок без теплого пальта… сообразила, что к чему, и стала Абрикосова. Собственно говоря, ругать ее абсолютно не за что. Не хочешь – не покупай. Ну, и что мне писать-то? «Поклонники Марии Ящерицы могут ликовать: наконец в ее душе зашевелилась борьба между страстью и долгом…» Кому нужна эта вялая ирония? Погадать, что ли. Где откроется – первые две строчки. «Она затрепетала. Человек на фотографии был ей знаком. „Не может быть!“ – с ужасом прошептала Мария, побледнев». Гм, и что мне это сулит? «Она затрепетала». Интересно, как это. (Изображает трепетание.) А еще мне в старых романах встречалось выражение – «вскрикнула она, ломая руки». Что это такое – ломая руки? Какие-то, наверное, были другие женщины – трепетали, руки ломали… или это все плохие писатели за них выдумали. Мне вот ломай руки, не ломай руки – с восемнадцати лет работаю, и ничего, не трепещу. Все могу: гвоздь забить, пробки починить, потолок побелить, вон сколько лет подрабатывала ремонтом, пока на ставку не взяли. И не взяли бы – не пропала. Терпеть не могу этих, которые все трепещут. «Ах! У меня отстали обои! – вскрикнула она, ломая руки». Ну, а что же эта Абрикосова, она тоже труженик. Столько чепухи сочинить – это большая работа. (Задумывается. Достает аккуратную губку и начинает протирать листья Генриху.) Чепуха, конечно, Генрих, чепуха. Да. А вот не было бы во мне столько упрямства, и осталась бы я в родном городке, где два кинотеатра и двести пивных ларьков. И
