в истории своего времени, их творческая встреча знаменовала бы собой воссоединение двух половинок, на которые был разбит образ единой, неделимой, тотальной русской царицы: верхнюю и нижнюю. Спущенная «сверху» императрица и выбранная народом «снизу» певица при соединении могли бы образовать миф сокрушительной силы. Вряд ли случайно к тому же, что народная певица носит фамилию бунтаря, самозваного Петра III, главного супостата империи. Что-то здесь есть от возможного, призрачного и фантастического, замирения «матушки» с ее народным врагом…
Вытеснение имперской идеи в массовую культуру само по себе только часть общего процесса распада действительности. Власть всегда стремилась обставить себя зрелищами, подчеркивающими ее божественную природу, – и карнавал «Торжествующая Минерва» ставил ритуальный знак равенства между земной царицей и ее небесной покровительницей. Но только во второй половине XX века Зрелище стало властью, а исполнители Зрелищ – властителями. В этом есть нечто от сказки про человека, потерявшего свою тень, которая преблагополучно зажила своей судьбой. Скоморохи, шуты, плясуны, фигляры, почитавшие за величайшую милость кормиться возле королевского стола, жалкие и презренные твари, которых не следовало и хоронить-то рядом с христианами, становятся великими властителями грез и судеб, царят в сердцах, купаются в роскоши, повелевают умами! Послесмертные культурные судьбы императоров зависят от того, кто из актеров изволит их сыграть!
Подоспела очередь императора Павла I. Это большой, видный неудачник, сравнимый по масштабу своей несчастливости только с Дмитрием Самозванцем, царевичем Алексеем и младенцем Иоанном Антоновичем. В исторической литературе у Павла Петровича давно сложилась репутация человека, который чего-то хорошего хотел, но трагически ничего не смог. Историки, особенно из евреев, почему-то питают тихую слабость к подобным персонажам. Вот Николай I, у которого получилось почти все, что он замышлял, никакого достойного киновоплощения не удостоился. Разве что в картине Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья» его сыграл – довольно карикатурно – Василий Ливанов, еще не доросший до высот Шерлока Холмса. Павла на театре сыграл в восьмидесятых годах Олег Борисов, в русле общего, свойственного тому времени, болезненно критического взгляда на власть. Но главное еще впереди – прилежный историософ, кинорежиссер Виталий Мельников собирается снимать картину о Павле Петровиче. Павел получает шанс на зрительскую симпатию – впервые за много лет фанатского обожания отдельных историков.
И отчего бы и нет? – скажем мы сами себе. Ведь прогрессивность или реакционность того или иного исторического индивидуума не имеет никакого значения в империи зрелищ – важна яркость лица и перипетий судьбы, а тут с петербургскими императорами тягаться трудно. Даже самый скучный и бесцветный из них – Александр III – и тот сумел чем-то разбередить душу Н.С. Михалкова и оказаться в героях фильма «Сибирский цирюльник». Будем надеяться, что перед тем, как навсегда закончиться, русская история будет разыграна-проиграна-переиграна сотни раз, императоры сумеют нам надоесть хуже горькой редьки и мы окончательно и бесповоротно разлюбим «царственную пышность».
Нежная кровь
Фильмы Глеба Панфилова всегда отличались качеством добротной и умелой работы, будто крепкие ладные дома, срубленные толковым плотником, дома, в которых людям (и зрителям, и актерам) интересно и удобно жить. Но, конечно, никогда еще режиссер не возводил такого трудного дома, как «Романовы: венценосная семья». Этот скорбный фильм, чье воплощение заняло у Панфилова и его трудового коллектива около десяти лет жизни, создан не для легкомысленного «понравилось – не понравилось». Он сделан для общенационального просмотра, после которого возможны, да и неизбежны любые битвы мнений. Однако смотреть мыслящим россиянам это надобно. Что делать! Счастливцы взмывают к далеким мирам хранить порядок и законность в Галактике, выигрывают звездные войны и лихо предотвращают – на раз! – конец света. А нам бы со своей историей разобраться, своих мертвецов похоронить да оплакать…
Картина Панфилова обладает достоинством внятного и подробного повествования; канва событий, портретное сходство и обстоятельства быта реконструированы, а такая вещь, как, например, царский поезд, даже изумляет богатством деталей. Как жила и как умирала семья последнего русского царя, зритель узнает в достаточной мере полно и точно. Но я оказалась в числе сторонников фильма не поэтому. Судьба Николая Романова для меня – звено в цепи русской трагедии, и этот фильм я прочла главным образом как художественное воплощение трагедии культуры.
Семья Романовых находилась на вершинах русской культуры и являлась ее апофеозом. Их дворцы, парады, обеды и балеты, весь их быт и они сами – все это было высшей точкой развития культуры, дворянской, усадебной, «вишнево-садовой». Эта нежная, совестливая, изысканная культура вырабатывала определенный тип личности и способ взаимоотношений. Тихий, узкоплечий, деликатный царь (Александр Галибин) с его робкими и пронзительными голубыми глазами – точь-в-точь тургеневский или чеховский помещик, немножко тайком попивающий и вздыхающий над фотографиями далекой возлюбленной (Матильды Кшесинской то есть). Его властная – только над ним одним – жена (Линда Белингхем). Четыре прелестные барышни-царевны (Юлия Новикова, Ксения Качалина, Ольга Будина, Ольга Васильева), что распевают романсы и украдкой читают Мопассана. Чистый до ангельской прозрачности барчук-царевич (Владимир Грачев). Соединенные любовью, Романовы сливаются в коллективную личность, трогательную и прекрасную. Эта личность возвышенна и благородна. Она рождена уникальной культурой, облагораживающей и утончающей человека.
Но облагораживающей и утончающей его – до полной нежизнеспособности. В грубом и яростном мире такой человек обречен. Нежный человек не может плюнуть на пол, грязно выругаться, оскорбить женщину, ударить ребенка – но он не в состоянии и принимать простые и жесткие решения, дать отпор врагу, проявить разумную властность. Семья Романовых гипертрофированно женственна, женственна до болезни – четверо дочерей и только один неизлечимо больной сын. Кстати вспоминаются чеховские три сестры, тоже истонченные и разнеженные настолько, что не могут дать элементарный отпор пошлой дуре, явившейся разрушить их жизнь. Сама по себе женственность прекрасна, и прекрасны «белые княжны» – особенно Ольга, чья нежная улыбка и печальные глаза уже будто не от мира сего, это там, в потусторонней лазури, так печалятся о людях и так им улыбаются. Царевны танцуют, смеются, поют, плачут о том, что «нас теперь замуж никто не возьмет», но они уже не более реальны, чем сильфиды и вилисы, и недаром они все хворают, все лежат в своих девичьих постельках. Пронзительно смотрится сцена, когда после тифа царевен стригут наголо – это пострижение еще один шаг от мира, от подлого мира, который их предал и убил. А царевне Ольге потребовалось даже переливание крови – нежная кровь Романовых больше не дает сил жить, и Ольге переливают кровь веселого славного солдатика Денисова, что дерзко и смущенно заглядывался было на царскую дочку, да так оно все взглядами и изошло… Женственность прекрасна, но без союза с мужественностью обречена гибели. Нежная кровь исключает повелевание огромной империей. Лейтмотив картины Панфилова – тягучая и скорбная песня «Степь да степь кругом», песня о достойном, добропорядочном умирании. Ее поет в одиночестве едущий в царском поезде Николай Романов – чудесный человек и отвратительный царь. Когда он, со вздохами, слезами, душераздирающе жалкий, собирается подписывать отречение от престола, хочется закричать ему, как дети кричат зайчику на детских спектаклях: «Не надо! Не ходи! Там волк!» «Но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути». Начинается крестный путь Романовых от Александровского дворца до подвала Ипатьевского дома. В начале сей эстафеты будет находиться еще вполне человекообразный А.Ф. Керенский (Михаил Ефремов), амбициозный и самовлюбленный, но воспитанный той же самой культурой. Но в конце явится чудовищный Юровский со сворой нелюдей (все ж таки двое из них откажутся стрелять в женщин и ребенка). И погибнут не одни Романовы. Погибнет вся оранжерея дворянской культуры по всей России. Культуры, которая создала дивные формы жизни, высочайшие художественные ценности, воспитала тысячи людей облагороженного образа – и оказалась катастрофически неспособна к самозащите. Дунул ветер истории, смял нежные покровы изящного быта, растоптал символы и условности, и пришли здоровые человеки с ружьем, сморкающиеся в два пальца. Только ничегошеньки по части культуры они толком и не создали, так и пришлось пробавляться «Лебединым озером» и Тургеневым с Чеховым…
Ценность семьи как микрокосмоса культуры воспета Панфиловым искренне и громко, можно сказать
