Раджнеша! В Россию он и вовсе не полетел, в те времена у нас ему даже не дали бы опуститься с небес. «Человеку, наполненному божественностью», явно намекали, что подобному существу больше нечего делать на Земле.
В один момент показалось, может, Греция, родина Сократа, позволит Раджнешу остановиться. Но Афины, как двадцать пять веков назад мудрейшего Сократа, обвинили Раджнеша в том, что он «угрожает морали общества».
Пройдет немного времени, и Раджнеш будет признан одним из тысячи величайших деятелей ХХ столетия. Вместе с Буддой, Неру и Ганди это имя войдет в десятку людей, изменивших судьбу Индии. А пока — в кольце вооруженных полицейских, которые сопровождали его обратно к самолету, Раджнеш с улыбкой обратился к толпе греческих журналистов.
— Что это за культура, — спросил он, — если спустя две тысячи лет ее может разрушить один человек с двухнедельной визой?
Он, как и Сократ, подшучивал над своими гонителями.
— Вы можете, конечно, доставить мне неприятности, — говорил им. — Но сделать меня несчастным — не в ваших силах!..
Из страны в страну, из аэропорта в аэропорт, от одних вооруженных людей к другим, из одной тюрьмы в другую, от отказа к отказу продолжалась эта странная Одиссея. Один человек перепугал целый Земной шар!!!
И все-таки те, кому он был дорог, в любой стране шли к нему, старались защитить, сидели у его ног, а он говорил:
— Человек — величайший эксперимент существования. Он рождается, чтобы стать абсолютно сознательным, но может упустить эту возможность. Жизнь — мистерия потрясающей красоты. Если вы можете наполнить свою жизнь поэзией и упускаете это, ответственны лишь вы, и никто другой.
— Грех, — он говорил им во время своего вынужденного кругосветного путешествия, — это когда вы не радуетесь жизни. — Оптимист, — объяснял он, — это человек, который подходит утром к окну и говорит: «Доброе утро, Господь!» А пессимист — тот, кто подходит к окну и говорит: «О Боже, это что, утро?»
Я рассказываю о том, как я застала живого Мастера на Земле и не увидела его своими глазами. Но больше всего я жалею о том, что не связала Раджнешу шапку! Главное, он так любил красивые вязаные шапки! А я, корифей в этом деле, связавшая добрую сотню шапок людям разной степени продвинутости, абсолютно просветленному Мастеру — не связала ни одной…
Кстати, кто-то обнаружил, что просветленные — по большей части лысые, и задал Раджнешу, который был лыс (видимо, еще и поэтому он любил вязаные шапочки), такой вопрос:
— А правда, — спросили его, — все просветленные лысые?
На что остроумный Раджнеш ответил:
— Это лысые распространяют такие слухи…
…Вода ручьем сбегала по стеклу, не только не затуманивая, наоборот, проясняя знакомые мне черты. Конечно, я толкнула дверь и вошла. С зонтов у нас мгновенно натекли две лужи, мокрая одежда прилипала к телу, а я стояла, счастливая, перед фотографией, и продавец магазинчика — с длинными волосами, в сером до полу улфие (одеяние, похожее на мешок), взглянул на меня вопросительно.
— Ошо! — сказала я.
— Да! — он разулыбался. — Это я снял его, когда жил у него в ашраме в Пуне.
— Мне хочется такую фотографию, — сказала я.
— Такой у меня больше нет, — он ответил. — Но я тебе дам другую. У меня очень много его фотографий. Я — личный фотограф Ошо.
Мы поглядели с ним друг на друга, как два далеко не чужих человека. И договорились назавтра встретиться — здесь, в магазине, сразу после открытия.
Совсем в другом настроении я вышла на улицу. Стемнело. Ветра не было, только ливень. Мы хотели вернуться в гостиницу, поесть что-нибудь и лечь спать. Ясно, что в такой обстановке Апокалипсиса никаких развлечений не предвиделось.
Но тут сквозь завесу дождя вспыхнули разноцветные огни, заиграла музыка, ударили барабаны, какие-то крики раздались, индийские песнопения… И мы с Лёней пошли на эти огни, на звуки песен, не понимая, что это вдруг такое началось.
На плоской скале над пропастью под проливным дождем человек двадцать пытались установить чей-то громадный монумент. Он был обернут в брезент, оттуда торчали короткие руки с круглыми ладонями и растопыренными пальцами.
Под навесом на главной улице Алморы полыхали факелы из коровьего навоза, облитые топленым маслом. Гремел оркестр настолько громогласный, что, казалось, он уже звучал за гранью человеческого восприятия. Особенно наяривал один индус на здоровенном барабане, «гаук» называется, — такой гремучий, что даже здесь, в горах, среди больших ценителей чудовищного шума, его не позволено пускать в дело без особого разрешения городских властей!
При этом несколько индусов что есть мочи трубили в трубы разных величин и октав. Звенели бубны и литавры. Я с завистью смотрела, как шурует на гитаре из распиленного пополам кокосового ореха аптекарь нашей аптеки, где мы с Лёней купили несколько драгоценных аюрведических флаконов для Ирины Семашко. По струнам этой гитары, ее называют «урни», поводят бамбуковой тростью, и она издает всего два звука: один, похожий на мяуканье кошки, другой — на медвежий рев. Мне очень хотелось такую штуку, жаль, я нигде не видела, чтобы она продавалась.
У нас на глазах разворачивался какой-то праздник, какой — мы пока не знали. Ведь в Индии по любому поводу закатываются всенародные карнавалы. В честь каждого божества — не важно, в индуистском оно пантеоне или это мусульманский святой, сикхский гуру, христианский подвижник, племенное божество или джайнский тиртанкара. Когда приходит время благодарения богов, люди вместе предаются веселью, не обращая внимания на религиозные и кастовые траншеи.
К Усыпальнице святого Моин-уд-дина Чисти валом валят индусы, и сикхи, и мусульмане — все в один голос просят у него покровительства. «Дургу Пуджу» распространили по Индии бродячие бенгальцы. Неописуемо разношерстная компания аккуратно является на дневную мессу перед Рождеством Христовым кушать пудинги. Не говоря уж о карнавале в Гоа, который проводится накануне Великого поста. Или праздник Холи в честь Кришны в городке Вриндаване, где вообще все кому не лень осыпают и поливают друг друга яркими разноцветными красками! Праздник колесниц в Южной Индии, бумажных змеев в облаках, праздник качелей, лунных и солнечных затмений, праздник песен и молитв странствующих менестрелей- баулов… В Индии официально празднуется три Новых года в год — по трем календарям.
Не зря здесь говорят: «Двенадцать месяцев, тринадцать праздников».
И — не без иронии: «Денег нет, а все праздники соблюдает».
Повсюду царит веселье, выбрасывают из домов рухлядь, хижины заново покрываются смесью коровьего помета и глины… Списываются безнадежные долги; чем угодно — пусть даже и ничем — завершаются старые дела… Омовения, костры, молитвы, благодарственные молебны — праздник очищает тебя от грехов. Причем немаловажную роль в очищении индийца играет жидкость
— О бог пентжа-гавия! Прости прегрешения смертным, которые станут вкушать тебя, моля об очищении телесном и душевном. Прости и нам, свершающим тебе поклонение, наши грехи, помилуй нас и спаси!
За неимением всех пяти компонентов, индус готов просто-напросто ограничиться мочой коровы. И
