Можно выиграть на фу-фу приличные деньги и купить, например, машину. А что машина, купленная на деньги от фу-фу, это не машина, а олицетворенное фу-фу, кто же это знает. Чтоб это знать, надо быть мудрецом, сторонящимся демонских забав.
Итак, модель исчезновения проходит испытания в походных условиях: это что-то вроде чудодейственной мясорубки. На входе: сырая человечья жизнь, с мечтами, грехами, ошибками и подвигами, с яростным желанием созидания, с иллюзиями любви, с действительной заботой о близких, с азартом, ложью и смутной печалью истины, с временем и пространством. На выходе – искусственный фарш, без цвета, вкуса и запаха, без времени и пространства. Вместо творчества здесь – спецпроекты: литературные, кинематографические, театральные, шоу-бизнесовые, где фигура единоличного творца уже не актуальна. Вместо любви – сложная игра, которой обучают в школе гламура: на экзамене надо рассказать двадцать пять признаков, по которым вы понимаете, что ваш парень вам изменяет, двенадцать причин, по которым нельзя отказываться от орального секса, а также написать сочинение на вольную тему «Сколько должно быть сумочек в гардеробе у настоящей женщины, если она уже сделала липосакцию и копит на блефаропластику?». Там, где модель работает, – человек исчезает.
Радиус действия модели пока ограничен, но постоянно растет по мере поглощения очередных порций мяса.
Кто хочет жить по своей и Божьей воле, пусть поторопится.
Смешной и грустный Достоевский
Повесть Достоевского – по видимости, грустный «провинциальный анекдот». В городе Мордасове маются от тоски и безделья диковинные по темпераменту и размаху страстей русские женщины. И вдруг туда волей случая попадает старый князь, приведя в нешуточное волнение весь мордасовский «бомонд». Немедленно составляются грандиозные планы по завлечению князя в водоворот местных интриг, а «неформальный лидер» города – Марья Александровна Москалева – тут же собирается женить больного, полубезумного старичка на своей прелестной дочери Зинаиде.
Естественно, если на афише стоит имя Достоевского, зритель сразу смекает, что из планов героев не выйдет ровным счетом ничего. Достоевский и в малых формах Достоевский, и «Дядюшкин сон» – это глубокий этюд о человеческих нравах, о человеческом свойстве рождать фантастические мечты из пустоты. Этой вещи всегда везло на русской сцене, поскольку в ней есть две крупные хорошие роли для артистов в возрасте – роль князя и роль Москалевой. В «Театре Модернъ» эти роли исполняют Владимир Зельдин и н.а. России Наталья Тенякова.
Когда на экраны Советского Союза вышла картина Пырьева «Свинарка и пастух» с В. Зельдиным в главной роли, моя мама была младенцем. Творческое долголетие актера (ему исполнилось 92 года!) беспримерно. Зритель ждет его появления на сцене, затаив дыхание, и зритель вознагражден сполна. С Зельдиным на современную сцену приходит старая театральная школа, с отчетливой, без напряжения ясной и «вкусной» сценической речью, с отточенностью продуманных сценических движений, с обаянием нажитого опыта. Кроме того, Зельдин всегда отличался в «легком жанре», а потому видели бы вы, как он надевает цилиндр – щегольским, изящно-«опереточным» жестом! Но опереточная пластика отнюдь не исчерпывает содержание образа – и в нем, и во всем спектакле в целом есть отпечаток смысла.
Борис Щедрин поставил легкий, динамичный, «разговорный» спектакль, не загромождая его вещами и подробностями быта, в полукруглых расписных ширмах, с явным упором на психические излучения актеров. Главный центр тяжести тут – Марья Александровна Москалева в блистательном исполнении Н. Теняковой. Она – источник действия, фонтан идей, двигатель интриги.
Это, конечно, женщина больших масштабов – не то полководец размера Наполеона, которого угораздило родиться женщиной в провинциальной России, не то Анна Каренина, не добравшаяся до своего поезда, а осевшая в тихом городке на много лет. Каждое мгновение своей жизни Москалева готова к бою, и каждую минуту в ее голове созидаются грандиозные планы завоеваний. Она так неистово верует в свои химеры, что они будто бы въявь воплощаются на сцене. Глаза испускают искры, голос напрягается в причудливых, извилистых интонациях, и зритель словно видит воочию ту роскошную Испанию, куда, по уверениям фантастической женщины, непременно уедет ее дочь, выйдя замуж за старого князя. И не корыстолюбие движет ею, а горячечное желание хоть в мечтах, хоть через дочь вырваться из города Мордасова, где живут одни враги и ничтожества. То, что она сама – плоть от плоти провинциальной одури и суеты, что она сама измельчала и опошлилась, что ее гневные речи смешны, а мечты отливают романтическим идиотизмом, Москалева не чувствует, не понимает, увлекая своим бредом и гордую, чистосердечную дочь (Мария Орлова). Подобно многим одаренным русским людям, Москалева видит реальность, но не признает ее напрочь!
А князь Владимира Зельдина – действительно князь. У него прекрасные манеры – точнее, воспоминания о прекрасных манерах, ведь злосчастный старичок «прожился», изжил все, всю свою нарядную пустую жизнь. Видно, что этот старый потомок Евгения Онегина так и провел время в балах, обедах, операх и болтовне, ничем и никогда не желая осложнять «сон жизни». Единственное его волнение – паричок, скрывающий лысинку: князь очень боится, что его маленький секрет обнаружат. Но форму он держит старательно, со всей тщательностью, пытаясь скрыть огромную растерянность перед жизнью. Пустой, никчемный человечек – и все-таки не без следов благородства, которое толкает его как-то смягчить неловкую ситуацию, отшутиться, замять неприличную историю со своей мнимой женитьбой. Этот князь и простодушен, и лукав, и болен, и прикидывается, и глуп, и очень даже догадлив. Во внешнем рисунке роли, отделанном с блистательностью французского водевиля, у Зельдина проглядывает «достоевская» непростота.
Так уж повезло дамам города Мордасова, что вместо принца на белом коне они получили дряхлого князька, выпавшего ненароком из кареты, – но дело в том, что именно такого «принца» они и заслужили. Во второй половине спектакля женское население Мордасова вываливается на сцену во главе с пьяной и жалкой «хабалкой» Карпухиной (Елена Стародуб). Разгорается сумасшедший «достоевский» скандал, и мы видим, откуда выросла и от чего хочет бежать грезящая наяву Москалева – от свинского быта, который, правда, предельно театрализован, ведь все дамы мечтают быть героинями и хоть на миг, да оказаться на авансцене. Но все пустое, жизнь корчит рожи, издеваясь над глупыми мечтами провинциалов. В дурном карнавале звенит, однако, надрывная нота – девушка Зина находит в себе силы сказать князю правду, попросить у него прощения. «Старый и малый» оказываются выше и чище окружающей пошлости и прощаются с искренней, сердечной грустью и теплотой…
Вот такой смешной и грустный Достоевский возник сегодня в «Театре Модернъ», украсив его оригинальный репертуар.
«Дядюшкин сон»: теперь и в Петербурге
«Дядюшкин сон», знаменитая и довольно заигранная повесть Достоевского, давно стала уже чем-то вроде «раскрученного бренда», так что о постановке этого произведения в нашем городе вполне можно воскликнуть: «Теперь и в Петербурге!» В столице «Дядюшкин сон» идет и в театре имени Вахтангова (Этуш и Аронова), и в «Театре Модернъ» (Зельдин и Тенякова). Причина общеизвестна – две солидные возрастные роли, женская и мужская. Репертуарный голод по этой части обычно приводит к французским и английским (реже итальянским, еще реже румынским) драмоделам, но в академических театрах принято глушить публику классикой, а не скармливать буржуазные финтифлюшки по две штуки за сезон. А классики у нас обычно писали хорошие возрастные роли второго плана. Персонажи первого ряда, герои, в редких случаях достигают возрастной планки в пятьдесят лет (именно 50 лет героине «Леса» Островского, помещице Гурмыжской, и ее притязания на юношу Буланова оценены явно как непристойные).
В «Дядюшкином сне» же все по этой части в порядке и самим автором заявлено, что дядюшка князь очень стар, а у Марьи Александровны, первой дамы Мордасова и двигателя сюжета, взрослая дочь. Хотя у Олега Басилашвили (князь) и у Алисы Фрейндлих (Москалева) нет еще психофизики старости, и возраст героев для них – условия игры, не больше. Тема физического распада белкового тела для зрителя так и останется просто шуткой, завязкой интриги. Ведь уморительный водевильный чудачок в черном парике и усах, чуть вытягивающий ногу, якобы не сгибающуюся в колене, с проказливыми светлыми глазами и
